Чтобы справиться с ним, потребовалась помощь двух санитаров. Заболевание разрушило его мозг, и он мог произнести лишь несколько расхожих фраз: Поживем – увидим. Заварил кашу – не жалей масла. Через несколько месяцев, если не раньше, его физическое состояние ухудшится настолько, что он не сможет даже глотать. Но сегодня двум крупным мужчинам пришлось скрутить его, чтобы он не взломал шкаф с предохранителями. Пациентка, расторможенная из-за синдрома Пика, предпринимала похотливые и все более агрессивные попытки заманить санитаров – желательно сразу обоих – к себе в койку.

Мистер Сарпонг приветствовал Ясмин как старую подругу, позабыв об украденных часах. К счастью, после гидроцелэктомии он перестал упрямо снимать с себя пижамные штаны. Синдром Корсакова привел к необратимым повреждениям мозга, и вскоре мистер Сарпонг уже переживал новую вымышленную утрату: на сей раз его дочь держали в заложницах то ли в подсобке, то ли в туалете, то ли в каком-то еще помещении больницы. По словам санитарки Анны, последний раз он виделся с дочерью две недели назад в этом самом отделении, и та предупредила, что уезжает в отпуск, но он, конечно, этого не запомнил. Подобные конфабуляции, имеющие целью объяснить реальные события, типичны для синдрома Корсакова. «Возможно, они одинаково типичны для всех», – подумала Ясмин, осматривая неподвижно лежащую с открытым ртом миссис Гарсиа.

– Это по глазам видно, – сказала Анна, склонившись над миссис Гарсиа, словно новоиспеченная мать над колыбелью. – Вот видите, доктор, она опять.

Ясмин всмотрелась в глаза миссис Гарсиа – старые поцарапанные стеклянные шарики. Такие же безжизненные.

– Что именно она сделала? – спросила Ясмин. Миссис Гарсиа страдала от прогрессирующей сосудистой деменции, и, насколько Ясмин могла судить, полностью утратила способность к общению. Глубокие борозды по сторонам ее носа огораживали рот, как бы заключая все слова, всю речь, в постоянные скобки.

– Когда она так жмурится, это значит – ей больно. Она тут третий раз, вот я и распознаю. Уж поверьте.

Ясмин поверила. Кому и знать, как не Анне.

– Когда меняли? – спросила Ясмин, глядя на пустой мочеприемник.

– Сегодня утром, – ответила Анна, – но она все равно почти не мочится.

– Может, инфекция мочевых путей, – предположила Ясмин. – Ну или почек. Возьму кровь на анализ. Спасибо.

Анна кивнула, погладила миссис Гарсиа по скрюченной руке и бросилась предотвращать побег другого пациента. Хотя двери открывались картой или кодом, их часто подпирали, чтобы вкатить оборудование или медикаменты.

Ясмин поискала вену. У некоторых пожилых пациентов вены выступали, словно толстые зеленые черви, пробравшиеся под кожу. У других, как у миссис Гарсиа, брать кровь из вены было все равно что пытаться зажечь свечу без фитиля. Ясмин трижды осторожно похлопала миссис Гарсиа по восковому локтевому сгибу – без толку. Просить ее сжать кулак было бессмысленно. Ясмин оставалось лишь нагнетать кровь самостоятельно. Она подняла предплечье миссис Гарсиа до уровня плеча, снова опустила. Проступила еле заметная сине-зеленая линия. Обработав нужный участок кожи антисептиком, Ясмин ввела иглу и надавила на поршень. В шприц быстро побежала густая рубинового цвета кровь. Когда она прижала к месту укола вату, кровь не остановилась, и ей потребовался второй ватный тампон. Миссис Гарсиа повернула голову на подушке и взглянула на Ясмин, как бы говоря: «Видишь, я здесь, я еще жива».

– Вот и она. Вот и она. – Профессор Шах махнул рукой, остановив Ясмин на выходе из отделения.

Раньше он никогда не обращал на нее ни малейшего внимания.

– Вы меня искали?

Это казалось крайне маловероятным. Профессор Шах не имел обыкновения разыскивать врачей-стажеров, да и в отделении появлялся нечасто. Было общеизвестно и принято, что профессор Шах, будучи загружен научной и преподавательской деятельностью, а также другой своей работой в очень дорогих частных домах престарелых, лишь изредка может заниматься пациентами. Он должен публиковать статьи, читать лекции с кафедр во многих странах и принимать награды, каких бы обременительных затрат времени это ни стоило. Кроме того, в отличие от некоторых необоснованно требовательных консультантов (обойдемся без имен), с персоналом он вел себя как сущий ангел. И если, что время от времени неизбежно случалось, кто-то из родственников, недовольный уходом, оказываемым его маме, папе или бабушке, подавал жалобу, рязрядить ситуацию приглашали именно профессора Шаха. Он точно знал, на какие кнопки нажать и какие проводки перерезать, чтобы избежать взрыва.

– Я о вас наслышан. – Профессор Шах не скрываясь смерил Ясмин испытующим взглядом с головы до ног.

– Неужели? Звучит зловеще.

– Вовсе нет. Говорят, вы дали отпор некоей даме с сомнительными убеждениями. Браво!

Профессор Шах был звездой гериатрии. Он был Омаром Шарифом в области ухода за престарелыми, причем вполне официально, потому что так его описал интервьюер в статье для «Британского медицинского журнала». Ясмин не знала, кто такой Омар Шариф, пока не загуглила его и не увидела фотографии, весьма похожие на профессора Шаха в папахе. И вот профессор Шах впечатлился ею по какой-то причине, которую ей еще предстоит понять.

– Некоей даме?..

– Родственнице кого-то из пациентов – то ли сестре, то ли тетке, то ли племяннице. Вы задали ей головомойку за расизм. Я впечатлен! В подобных случаях слишком легко проявить малодушие, любой ценой избегать конфликта из боязни оскорбить.

– На самом деле я не… Я бы не сказала, что задала ей головомойку.

– Вижу, я вас смутил. Немногие стажеры наделены вашим даром скромности. – Он улыбнулся ей, полуприкрыв тяжелые веки. В его глазах читалось чувство собственной неотразимости. – Вы получаете достаточно внимания от куратора и так далее? Если вам что-то понадобится, моя дверь всегда открыта.

Дверь в кабинет профессора Шаха неизменно была закрыта всякий раз, когда Ясмин проходила мимо.

– Приму к сведению, – ответила она.

Просмотр

– Она идеальна, – провозгласила Гарриет. – Цена определенно завышена, но я уверена, что они будут открыты для предложений. Такова позитивная сторона референдума о членстве Великобритании в Евросоюзе. До июня она могла бы уйти и за бо́льшую сумму, но сейчас неоправданно переоценена.

Она сухо посмотрела на риелтора. Тот ответил, что продавец «очень мотивирован», и вышел подождать в прихожей.

– Дорогуши, вам здесь нравится? – Гарриет развела руками. Свое пальто из верблюжьей шерсти она сняла и бросила на диван. На ней была элегантная кремовая шелковая блузка, заправленная в строгие черные брюки.

– Свет потрясный, – ответил Джо. – Мы столько раз видели, что кухню устраивают в углу гостиной, чтобы превратить квартиру в трешку. Или отделяют кухню перегородкой, оставляя окна только с одной стороны и искажая пропорции комнаты.

Комната была прекрасна. Квартира располагалась на двух верхних этажах таунхауса, выходящего на широкую лужайку, которую пересекали тропинка и велосипедная дорожка. Казалось бы, она не подходит им уже потому, что находится в Ислингтоне, а Джо согласился перебраться к югу от реки, – и однако, же они здесь. На просмотре, о котором договорилась Гарриет.

– Мне нравятся камин и ставни, – сказала Ясмин. – Тут очень красиво, но, по-моему, не совсем наш вариант. И этот район… – Она посмотрела на Джо в поисках поддержки.

– Вам будет куда расти, – сказала Гарриет. – В мансарде запросто поместятся две детские, а во второй спальне можно устроить кабинет или гостевую. – Она обняла Джо со спины и положила щеку ему на плечо. – Из него выйдет чудесный отец, не правда ли?

– Конечно, – ответила Ясмин. – Но, даже если они готовы уступить в цене, нам все равно это не по карману. И вообще-то мы решили поселиться к югу от реки.

Гарриет стиснула Джо в объятиях так крепко, словно никогда не отпустит.

– О финансах можете не волноваться. Не вижу смысла вам ждать моей смерти, прежде чем пользоваться моими деньгами. Ясмин, ты со мной согласна? Джозеф, твоя невеста не хочет жить в сырой квартире в Камберуэлле, когда в этом нет никакой, совершенно