Я прикидываю расстояние. Придется преодолеть две длины манежа и всю первую постройку, чтобы добраться до своей комнатки. Стойло Фалады намного ближе. Мой сопровождающий не хочет ступать в королевские конюшни, где постоянно ходят солдаты, а я, в свою очередь, не желаю показывать, где именно живу. Он и так знает больше необходимого.

Я прерывисто вздыхаю и киваю:

– Справлюсь, – заверяю его. – Спасибо, кел.

– Пожалуйста.

Я иду вперед, стараясь держаться ровно. Добравшись наконец до Фалады, нахожу силы только на то, чтобы закрыть дверцы стойла, прежде чем утонуть в сене в уголке.

– Алирра, как ты? – Огромный карий глаз пристально глядит на меня с расстояния в локоть. Я протягиваю руку и опускаю ладонь белому на щеку.

– Нормально, Фалада. Просто устала.

– Где ты была? – Голос у него ломкий от тревоги.

– Говорить безопасно?

– Тебе можно говорить повсюду, – отвечает он. – Только мне нужно остерегаться.

– Да.

Я склоняю голову к стене и вдыхаю запахи лошадей, пота и налитого солнцем сена.

– Я пошла, как обычно, следить за гусями, – рассказываю белому. – Корби отвел их на дальнее пастбище. Когда я пришла, он подошел ко мне и… Я испугалась, взбрыкнула, как жеребенок, что ли. Ударила его посохом. А потом убежала и потерялась, меня нашли люди из охотничьего отряда и вернули в город.

Договорив, я еле дышу, будто у меня навсегда кончился воздух, весь ушел на этот короткий рассказ с его утаенной правдой.

Фалада вздыхает, и в этом тихом звуке я слышу все не рассказанное мной.

– Дитя, – лишь отвечает он тихо.

Следующим утром, едва проснувшись, я мрачно осознаю: человек со шрамом приказал за мной следить. Устало тру лицо. Других объяснений нет, разве что воля самого паренька, которому я помогла, но это кажется не слишком вероятным с учетом его юного возраста. В любом случае нет сомнений в том, что человека со шрамом позвал тот уличный бродяжка, которого я заметила у часовни.

Я гляжу через стойло на задремавшего с поджатой ногой Фаладу. Кем бы ни был тот парень, в чем бы ни преступил закон, беспокоиться об этом поздно. Я заставляю себя встать. В груди болезненная тяжесть, в горле саднит. Трижды за ночь я просыпалась от кашля. Но больше пропускать работу не стоит.

Сальвия крепко обнимает меня, едва завидев в дверях общей комнаты. Я застываю, удивленная и растерянная, и она отступает с тихим смешком.

– Как хорошо, что ты в порядке, – говорит она и ведет меня к столу, где ждет миска с кашей.

Я сижу над едой и смотрю на то, как Сальвия старается не смотреть на меня. Она хмурит брови, и в наконец поднятых на меня глазах блестит тревога.

– Где ты была? – Голос у нее тихий и мягкий.

– Я… – Не представляю, что из всей правды можно рассказать и подберутся ли вообще слова.

– Корби вернулся с гусями один. Мы илакини.

Я качаю головой, и она пробует снова:

– Мы боялись за тебя. Ясень и Рябина ходили искать на пастбище. Потом из дворца долетело, что ты больна и вернешься позже.

Я киваю:

– Приболела.

– Корби ничего не объяснил, сказал, будто упал и поранился.

– Он меня… недолюбливает, – говорю я, понимая, какое дикое выходит преуменьшение, как ничтожно мало это слово говорит о тьме, пролегшей между нами. Пробую иначе: – Я боюсь.

Сальвия хмурится:

– Он поднял на тебя руку?

Да. Нет. Я ведь не стала ждать и смотреть, а ударила сама.

– Скажи, – говорит Сальвия тем же голосом, каким однажды спрашивал Ясень: «Кто тебя толкнул?»

Я смотрю на нее, и часть меня хочет рыдать из-за этих слов, из-за кроющейся в них заботы.

– Корби, – начинаю неуверенно, – он схватил меня за волосы. Я не знала, чего от него ждать. Поэтому ударила его посохом и убежала.

– Ясно, – отвечает она мягким от злости голосом. – Я попрошу Дуба и Ясеня поговорить с ним.

Я вздрагиваю:

– Но…

– Да, Терн, так надо. – Она тянется через стол, накрывает мою руку своей и ласково сжимает. – Корби решил, что ты здесь одна, беззащитная. Легкая добыча. Он неправ, и кто-то должен ему все объяснить. Это не обернется новой бедой для тебя, обещаю.

– Спасибо, – шепчу я.

– Что-то еще? – уточняет она. – Мне нужно еще что-то знать?

Я мотаю головой:

– Нет. Только я не понимаю… Корби сразу меня невзлюбил. Не представляю за что.

Сальвия хмурится:

– Отец Корби – верин, а вот мать – служанка, как мы с тобой. Он ненавидит отца за то, что тот бросил его здесь. Может быть, и тебя не любит потому, что ты верия. У тебя было то, чего он лишился.

– Его отец верин? – повторяю я, пораженная, что родитель Корби оказался лордом.

– Да.

Я смотрю, как крепкая мозолистая рука Сальвии укрывает мои едва загрубевшие от труда ладони.

– Но я же работаю. Я теперь тоже прислуга.

– Ненависть очень странна, Терн. Мы не всегда понимаем ее причины. Ты здесь, но ты все еще верия, и о тебе все еще спрашивают из дворца.

Я резко поднимаю глаза.

– Спрашивают. Мы… – она кивком показывает на всю общую комнату, – мы о тебе не говорим. Отвечаем только, что хорошо трудишься и что учишь менайский. Но другие следят за тобой и докладывают что-то. Ты должна это знать.

– Кто? – сдавленно говорю я. – Кто спрашивает?

– Думаю, что оба – и принц, и принцесса.

Я киваю. Что ж, это, во всяком случае, не удивляет. И по крайней мере король за мной не следит.

– Спасибо, – бормочу я так тихо, что слова едва ли долетают до нее, но в ответ она еще раз мягко стискивает мне руку и встает.

– Пойду поговорю с Дубом и Ясенем. Обязательно доешь весь завтрак.

– Доем, – обещаю я и заставляю себя приняться за кашу.

После еды я беру с собой Фаладу прямо к гусиному сараю и держусь рядом с ним, пока Корби выгоняет стадо. Со стороны тот ничуть не переменился, только на щеке поджившая ссадина и на скуле выцветший до желтого синяк. Но едва он смотрит на меня, как в его глазах я вижу брата. От этого взгляда из груди выбивает дыхание и горло пересыхает так, что пропадает голос.

Я думаю о его тайне, открытой Сальвией, но жалость перебивается страхом. Мне нет дела до прошлого Корби, до его полублагородного происхождения. Я хочу лишь держаться от него подальше.

Как только последние гуси выбираются из сарая, Корби шагает вперед и уводит стадо. Фалада подталкивает меня в плечо и кивает на посохи у дальней стены. Я медленно иду туда. Они кажутся мне перекладинами тюремной решетки, будто это их младшие собратья были прибиты поперек окон спальни в моем прошлом доме.