Славка кивнула и засмеялась, смешно ей было представить, как подушка толкает ее под скулу. Дедушка смотрел на нее вроде без улыбки, его будто из коры рубленное лицо было, как и всегда, суровым, но Славка разглядела, что уголки глаз его лучились морщинками скрытой, заговорщицкой улыбки.

Помогла ей подушка или нет, Славка не знала, но встала она вовремя: было уже светло, но солнце еще не взошло. Дедушка ждал ее в большой беседке, увитой с южной стороны хмелем, в семье ее называли столовой, потому что в хорошую погоду именно здесь обычно обедали, полдничали и ужинали. Старик Потехин был в подвернутых суконных брюках, в серой шерстяной рубашке плотной вязки, но босиком. И Славка была босиком, как и всегда летом в деревне. Она надела голубое платьице, а кофточку держала через руку - не знала, надевать или оставить тут, в столовой, ждала, что скажет дедушка.

- Надень, - сказал тот, легко поднимаясь на ноги, но распрямляясь замедленно, будто со скрипом. - Воздух сегодня ядреный.

Задами старик Потехин вывел Славку на уже выкошенный луг, что тянулся по опушке леса до самой речки. Успевшая отрасти отава лежала под ногами бархатным ковром. В тени леса ковер этот был седым от обильно выпавшей росы, а там, куда падали косые солнечные лучи, он волшебно преображался в изумрудную зелень, украшенную, помимо водяной пыли, крошечными серебряными и золотистыми фонариками. Дедушка и внучка шли рядом, бок о бок, но на каждый шаг старика Потехина Славка делала два шажка. Оглянувшись назад, Славка заметила, что за ними, как по снегу, тянутся темные следы: маленькие и частые, Славкины, и чуть не втрое больше и редкие, ее деда. В том месте, где луг вдавался в глубь леса, образуя поляну, переходящую в перелесок, трава была высокой и некошеной. Тут было множество луговых цветов: ромашки, колокольчики, цикорий, гвоздика, мать-и-мачеха, генциана и бог знает еще какие. Славка знала, что можно тут найти и уже поспевшую луговую клубнику. Несмотря на ранний час, на поляне уже стоял тонкий, неповторимый по своей свежей прелести травно-цветочный дух. К полудню дух этот становился таким плотным, что от него кружилась голова и его, казалось, можно было ухватить ладонями, положить в корзинку вместе с клубникой и принести домой. Поляна переходила в перелесок, а тот - в рослый смешанный лес. Именно сюда, на границу синей тени и золотого света, старик Потехин и привел Славку. Птиц тут было множество, звоны, писки, щебет, шорох крыльев - все это было слышно с отчетливостью затейливой мелодии, исполняемой неким крошечным симфоническим оркестром. Старик Потехин вполголоса пояснил, что, когда солнце прогреет луга, такого чистого перезвона уже не услышишь: кузнечики заглушат птиц своей пустой трескотней. Постояв недолго, Потехин медленно побрел по перелеску. Он двигался бесшумно и плавно, точно призрак плыл в прохладном и остром на вкус утреннем воздухе, Славка голубой тенью следовала за ним, интуитивно копируя его движения. Когда тот остановился, остановилась и Славка. Обернувшись к ней с неожиданной светлозубой улыбкой, у него все зубы до единого были целы, дедушка тихо, но внятно прошептал: «Слушай!» Навострив уши, девочка разобрала на фоне бестолкового птичьего перезвона некий осмысленный говорок, напоминающий журчание перекатывающегося по камушкам ручейка. Говорок этот неожиданно перешел в полнозвучный, довольно низкий по тону флейтовый свист. Пауза - и снова тот же журчащий говорок, но уже еле слышный. Флейтовый свист тоже был тихий, и Славка догадалась, что ее крылатая тезка чего-то испугалась и отлетела подальше. А спустя немного журчащий говорок славки послышался совсем рядом, где-то из-за пышного куста шиповника. Славка разобрала теперь не только громкие, но и шепчущие коленца этого неприхотливого, но милого пения, придававшие говорку птички некую задушевность. Славка будто делилась со своей тезкой-девочкой тайной, которую не могла и не хотела доверить никому другому. А заключительный флейтовый свист прозвучал вопросом: поняла ли? И все остальные минуты, пока Славка с дедушкой стояли на поляне, а солнце все выше всплывало над лесом, ее пернатая сестричка, оставаясь невидимой глазам девочки, перепархивала с места на место, то приближаясь до полнозвучности своего говорка, то удаляясь так, что ясно звучал лишь заключительный флейтовый свист ее песенки.

Когда возвращались домой, Славка спросила с надеждой:

- Она узнала меня, да?

Дедушка ответил ей не сразу, девочке почудилось, что он прячет улыбку.

- А сама ты как полагаешь?

- Полагаю, узнала. Она ведь говорила мне что-то, правда?

- Говорила, - охотно согласился старик Потехин.

- А что?

- Это ты уж сама думай.

- Наверно, что чаще по утрам в лес ходить надо?

- Про это она уж точно говорила.

- А почему она так вилась вокруг? Разглядывала нас - то вблизи, то издали?

- Разглядывала, а как же? Славки - птички любопытные и неунывающие.

И снова Славке показалось, что дедушка улыбается, хотя лицо его оставалось рублено-неподвижным.

- Неунывающие - это как? - спросила она, легко поспевая за дедом, но, как и прежде, делая два шажка на каждый его мерный шаг.

- А так: сыто ли ей, голодно ли - все одно поет. Поняла?

- Поняла, - кивнула Славка и, помолчав, добавила деловито: - Я тоже буду неунывающая.

- А что? Хорошее дело, - одобрил дед.

С того памятного для Славки дня начались ее походы с дедушкой по мещерским лугам, лесам и болотам. Ходили они нечасто, то раз в неделю, то два, редко три. Ходили поутру то вместе с восходом солнца, а то и раньше, когда постепенно раскалялось с востока на запад небо, а звезды линяли и таяли одна за другой, растворяясь в этом набирающем силу небесном свете. Ходили и в тихие, и в ветреные дни, когда сосны качают зелеными шапками голов и шумят, будто дышат порывисто и неровно, ели отмахиваются от порывов ветра своими лапами-ветвями, а осины дрожат от страха и теряют листья. Ходили не только в ясные, но и в пасмурные дни, и тогда отправлялись попозже, когда день воцарялся уже по-настоящему. Особенно покойно бывало в пасмурном лесу, когда моросил теплый дождь, - тихо-тихо, только почти невидимый дождичек нашептывал по-груженному в полусон миру какие-то свои малюсенькие, но очень для него важные тайны. Славке ужасно нравилось, что, когда они порядком вымокали, дедушка выбирал рослую ель с плотной крышей-кроной, заводил ее под этот темно-зеленый, сухой внутри шатер и раскладывал там небольшой костерок. Он называл его теплинкой. У этой живой, веселой теплинки они грелись и жарили шашлыки из грибочков, обязательно