попытками повысить потребительские ожидания населения и разрушить политические штампы. К тому времени, когда в 1957 году они попытались свергнуть Хрущева, его поддержка в Центральном комитете выросла до такой степени, что взамен ему удалось изменить ситуацию и уничтожить своих конкурентов.

Когда в 1964 году Хрущев был окончательно свергнут, консенсус в руководстве был гораздо большим, чем после смерти Сталина. Антисталинская кампания была остановлена, чтобы интеллигенция не могла больше ставить под сомнение мудрость коммунистической партии и верность ее линии. Также негласно решено было отказаться от из ряда вон выходящих обещаний Хрущева добиться «полной и окончательной победы коммунизма» в СССР и «догнать и перегнать Америку» в промышленном производстве и уровне жизни. В совокупности руководство лучше осознало, что система неспособна выполнить такие обещания. Учитывая эти изменения, уровень поляризации внутри него снизился до такой степени, что рецептом успеха стал отказ от «повышения ставок», создание коалиции, объединяющей умеренную середину политического спектра. Еще совсем недавно Хрущев, а до него Сталин продемонстрировали политическому руководству опасность, исходящую «сверху», когда лидер получает слишком много власти и может использовать ее против зависимого от него номинально «коллективного» руководства. В таких обстоятельствах политическая конкуренция при Брежневе стала ограниченной: она сводилась к более узким политическим аренам и всегда подчинялась необходимости избегать вызовов политическим прерогативам партийного руководства, будь то «сверху» (автократия) или «снизу» (силы вне партийно-государственного аппарата). Способом избежать таких вызовов было сохранение видимости единства в руководстве; это сочеталось с умеренным консенсусом в руководстве и укрепляло его. Результатом стало то, что политическая конкуренция превратилась в значительной степени в вопрос снижения, а не повышения ставок. Это продолжалось около двадцати лет и способствовало возникновению того состояния, которое Горбачев и его единомышленники охарактеризовали как «застой».

Горбачев, как и Хрущев, столкнулся с ситуацией, когда атмосфера внутри политического истеблишмента сместилась в сторону смутного ощущения, что «так продолжаться не может». Не было единого мнения относительно того, как вылечить недуг, но широко распространилось стремление к переменам. Реакционный менталитет наследников Брежнева и Черненко (Тихонов, Гришин, Романов, Кунаев и др.) был аналогом неосталинистских настроений 1953 года, и обойти его было столь же легко. Предвыборная речь Горбачева в декабре 1984 года явилась аналогом кампании Хрущева по десталинизации. Он бросил вызов и объявил о невозможности продолжать по-прежнему. Укрепив свою власть в 1985–1986 годах, Горбачев снова перехватил инициативу, начав процесс непрерывной радикализации политики, что нашло отражение в его программах гласности и демократизации 1987–1988 годов. Однако, спонсируя эти инициативы, Горбачев не пытался перебить ставки своих соперников в руководстве. Те, кто, как Шеварднадзе и Яковлев, соглашался с его программой, были не соперниками, а союзниками; не было нужды перебивать их ставки. Горбачев просто пытался вести страну в предпочтительном для себя направлении, а предпочитал он радикализацию постепенную, чтобы не дать общественным силам зайти слишком далеко и слишком быстро в направлении, способном обрушить систему или вызвать мощную реакцию сил внутри истеблишмента.

Таковы были условия, в которых Ельцин пытался играть с Горбачевым на повышение – сначала для того, чтобы заставить его радикализоваться более полно и быстро (1986–1987), а затем для того, чтобы обойти Горбачева с фланга в борьбе за лояльность недавно мобилизованных общественных сил (1988–1991). Ельцин проиграл первое из этих сражений, потому что оно шло в границах партийного истеблишмента и в то время, когда уровень поляризации внутри Политбюро и Центрального комитета был еще относительно низким. Тем не менее он выиграл второе сражение, потому что оно происходило на публичной арене, которая распространилась на недавно обретенный (и быстро радикализующийся) электорат. Фактически Ельцин смог победить Горбачева, когда были выполнены два условия: 1) резко усилилась политическая поляризация; 2) политическая конкуренция происходила на новых аренах и с новыми правилами – на аренах и по правилам, которые по иронии судьбы были созданы самим Горбачевым.

На XXVII съезде партии (февраль 1986 года) Ельцин показал, что теперь он радикальнее любого другого члена Политбюро, критикуя центральный партийный аппарат и социально-экономические привилегии номенклатуры и делая это перед широким партийным составом. Его речь была опубликована в «Правде» на следующий день. Ельцин повторял то же самое на нескольких заседаниях Политбюро, где он критиковал темпы перестройки (и тем самым – руководство Горбачева), из-за чего Горбачев в какой-то момент выбежал с заседания [Ельцин 1990: 98–99]. В какой-то момент Горбачеву могло бы показаться удобным, чтобы кто-то из членов Политбюро отстаивал идеи даже более радикальные, чем то, что проповедовал сам Горбачев. Это укрепило бы его имидж как ответственного реформатора и, по крайней мере временно, усилило бы чувство зависимости от него пуритан и технократов в плане политической защиты от «безрассудных радикалов» в элите.

Однако когда в 1987 году Ельцин выступил с критикой Лигачева, привилегий и горбачевского руководства на заседании Центрального комитета – причем не согласовав свою речь заранее с Политбюро, – он нарушил некоторые из самых заветных правил Политбюро. Он разрушил показной фасад единодушия, которое Политбюро предпочитало демонстрировать более широкой аудитории, включая даже представителей политического истеблишмента, и стал настраивать членов ЦК против своих соперников в Политбюро. Словом, он пытался дискредитировать Горбачева, «жалуясь» на него Центральному комитету, обвиняя его в недостатке мужества и обвиняя Лигачева в стремлении саботировать перестройку. Язвительное осуждение, которое он получил в ответ на свои усилия, и последующее снятие с постов в Политбюро и региональном партаппарате показали, что перебивку ставок при все еще ленинском режиме лучше всего проводить с позиции силы. Козыри Ельцина, не имевшего ни сильных сторонников в Центральном комитете, ни институциональных каналов, через которые можно было бы мобилизовать более широкий круг сторонников, были легко побиты.

По-другому дело пошло в 1988–1989 годах, когда Ельцин воспользовался возможностью обыграть Горбачева перед более широкой и более сочувствующей аудиторией. Началось это на транслируемой по телевидению XIX партийной конференции в июне 1988 года, ставшей той самой трибуной, с которой Горбачев представил свои наиболее радикальные предложения. Если бы не вмешательство Ельцина, он мог бы покинуть эту конференцию с публичным имиджем великого демократизатора. Напротив, внеплановая речь Ельцина, ради которой ему буквально пришлось пробиться к микрофону, подняла ставки до такой степени, что Горбачев, уходя, выглядел в глазах самых радикальных сил умеренным или даже консерватором. Некоторые из критических замечаний и предложений Ельцина были, пожалуй, чисто тактическими[176]:

• Партийная конференция должна была состояться гораздо раньше.

• Делегаты на конференцию не всегда избирались демократично.

• Нынешние члены руководства, которые работали при Брежневе и терпимо относились к застою и коррупции, должны быть уволены из Политбюро.

• Когда генеральный секретарь покидает свой пост, другие члены Политбюро должны