политике в период с сентября 1990 года по апрель 1991 года. Но это было не более чем сдерживающей мерой, поскольку те общественные силы, к которым перешла инициатива в текущей политике, были силами радикальными, антисистемными или, по крайней мере, теми силами, действия которых способствовали распаду системы. Горбачев мог предотвратить провозглашение радикальной и быстрой децентрализации экономики, но он не мог навязать стране медленную программу реформ в условиях, когда руководство РСФСР отказывалось ее реализовывать. Он мог предотвратить принятие Союзного договора на конфедеративной основе, но не мог навязать свою федералистскую альтернативу, когда основные союзные республики, включая Россию, отказывались ее воспринимать. Тем временем в экономике наблюдалось неуклонное снижение показателей, проходившее параллельно с неуклонным снижением слаженности государственного управления.

Когда в апреле 1991 года Горбачев снова решил примкнуть к другому лагерю и договориться о преобразовании СССР в конфедерацию, он, как и ожидалось, привел в ярость консерваторов и реакционеров, вошедших в его правительство в последние месяцы и ожидавших восстановления власти Кремля над страной. Когда вместо этого Горбачев назначил в августе 1991 года церемонию подписания радикальной версии Союзного договора, руководители общесоюзных институтов – КГБ, армия и руководство центральных министерств – взяли дело в свои руки. Их переворот 19 августа 1991 года был спланирован поспешно и плохо, получил лишь ограниченную поддержку военного командования и не был подкреплен каким-либо коллективным чувством уверенности в себе. Более того, хотя заговорщикам удалось удержать Горбачева под домашним арестом в его резиденции вдали от Москвы, они так и не смогли изолировать Ельцина. Это был его звездный час. Он рисковал своей жизнью, стоя на танке и требуя, как законно избранный президент России, чтобы войска не принимали участия в этом антидемократическом бесчестье, предупредив, что они будут привлечены к ответственности, если станут сотрудничать с изменниками.

Последующая история России, а возможно, и Советского Союза могла бы быть совершенно иной, если бы Ельцин не пережил свой акт неповиновения. Достаточно было одной пули снайпера, чтобы покончить с ним, стоящим на этом танке. И потребовался бы только один решительный командир взвода, чтобы открыть артиллерийский огонь по Белому дому и уничтожить большую часть руководства антисистемных сил, собравшихся там в тот день. Хотя мобилизованные общественные силы могут подтолкнуть политику страны в определенном направлении, они не всегда определяют, насколько далеко зайдет такой толчок и как долго он продлится. Роль Ельцина в дальнейшей поляризации российской политики и в срыве усилий Горбачева по восстановлению своей политической роли неоспорима. Если бы после августа 1991 года не стало Ельцина и даже если бы путч окончательно провалился после такого кровопролития, политический ландшафт был бы совсем другим. Но справедливо и обратное: успешное неподчинение Ельцина заговорщикам превратило его из весьма популярного политика в практически легендарную харизматичную персону. Казалось, что он в одиночку справился с путчем, совершив подвиг, по крайней мере не менее великий и внушающий трепет, чем его успешное политическое возрождение в ходе избирательной кампании 1989 года[175].

Ельцин, как казалось, совершил чудо, и именно этого ждут последователи от своих харизматичных лидеров. После этого Горбачев оказался в его власти – а он редко бывал милосердным и тем более великодушным. Ельцин, возможно, до ноября-декабря 1991 года еще не решил, будет ли он тайно сотрудничать с лидерами двух других республик с целью распустить Советский Союз и передать Кремль (и подконтрольные ему общесоюзные учреждения) под юрисдикцию России. Возможно, в августе-сентябре он еще не определился с тем, хочет ли он сменить Горбачева на посту лидера нового конфедеративного Союза суверенных государств. Но к осени 1991 года становилось все более очевидным, что с Горбачевым как серьезной политической силой покончено и что будущее России будет определяться решениями президента Ельцина.

Понижая и повышая ставки

В установившихся демократических режимах, в которых уровни социального конфликта и поляризации относительно низки, а электоральное соперничество ведется по принципу «победитель получает все», политические конкуренты в ходе кампании обычно борются за голоса умеренной середины электората. Когда социальный конфликт и поляризация нарастают, начинается обратный процесс. Умеренная середина сокращается в размерах, и кандидатам приходится бороться за лояльность набирающих силу крайних концов политического спектра. В таких условиях язык политики становится более экстремистским в обоих направлениях. Более того, конкуренты на одной стороне идеологического спектра часто стремятся перебить друг другу ставки в борьбе за лояльность избирателей-максималистов. В контекстах, отмеченных поляризацией этнических или расовых конфликтов, реакционная стратегия иногда бывает ознаменована разыгрыванием этнической (или расовой) карты. Она принимает двоякую форму: осуждение идеологических оппонентов за их позицию по тому или иному вопросу и перебивание ставок соперников, находящихся на той же стороне политического спектра, путем показа большей приверженности общим ценностям по сравнению с ними.

В ситуациях нарастания поляризации электората конкуренты по обе стороны политического спектра могут попытаться перехватить инициативу у соперников из собственного идеологического лагеря, разбивая политическую защиту друг друга или, используя терминологию карточных игр, «поднимая ставки», «повышая ставки» или «перебивая взятки». Эти действия часто принимают форму попыток преувеличить степень приверженности конкурента к противоположной стороне спектра. Окажется ли это выигрышной стратегией, зависит от типа выборов (внутрипартийные или всеобщие), электоральных правил (пропорциональное представительство или принцип «победитель получает все»), а также размера и настроений «умеренного» блока среди голосующей публики. В случае с Ельциным особые обстоятельства, созданные реформами Горбачева, предоставили ему благоприятную возможность укрепить свое политическое положение за счет такого «перебивания взяток».

Советская политика до Горбачева определенно не была политикой электоральной, ограничиваясь конкурентной борьбой за лояльность внутри групп элит. При такой конкуренции чем выше уровень поляризации проблем в истеблишменте, тем больше соблазн повысить ставки, чтобы перехватить инициативу у соперников. Так было в период политической борьбы за престолонаследие, последовавшей за смертью Сталина, и до решения «сталинского вопроса». Именно Хрущев успешно разыграл игру с перекупом. Постсталинский консенсус призывал к разрыву с атмосферой террора и улучшению ситуации с потреблением. Но Хрущев своим неожиданным осуждением Сталина заставил своих политических соперников обороняться. В сфере социально-экономической политики он обвинил своих соперников в непонимании масштабов чрезвычайной ситуации с продовольствием, поскольку сам продвигал кампанию («освоение целинных земель») по быстрому возделыванию новых земель с целью уменьшения нехватки зерна. Тем самым он обыграл Маленкова с его более реалистичным (и более дорогостоящим) перспективным планом дальнейшего развития традиционных сельскохозяйственных районов. Затем Хрущев еще больше повысил ставки, совершив поездку по стране и призвав колхозы в течение трех-четырех лет выйти на рекордные уровни производства мяса и молока. Соперники Хрущева в руководстве постоянно оказывались застигнуты врасплох этими намеренными