Но получилось так, как получилось: Юра умер и никого после себя не оставил. И ничего. В школе все относились к нему с пренебрежительным сочувствием: какой бедный мальчик, какая загубленная жизнь. Русичка, по прозвищу Мальвина (из-за джинсов с лейблом Mawin), разбирая на литературе «Преступление и наказание», сказала, что каждый человек живёт на свете не зря. А Варя, назойливая староста-активистка, глумливо спросила с места: «Если каждый человек живёт на свете не зря, зачем тогда жил на свете Сорокин?». Все посмеялись, а русичка, тупая дура, сказала: «Ну, теперь благодаря Сорокину вы знаете, до чего доводит такой образ жизни, какой он выбрал». Лёва сидел на последней парте, сжимая кулаки от злости, и представлял, как всех бы их перестрелял. Каждого. Бах! – и пуля сносит их ржущие морды.

После уроков, по дороге домой, Власовский спросил у Лёвы:

- А ты как думаешь, для чего жил на свете Сорокин?

Лёва раздражился: и он туда же! А в классе единственный был, кто не смеялся.

- Я не знаю, - едва слышно ответил Лёва.

Если бы у Кати был ребёнок, было бы проще. Он бы знал. Он бы сказал, что, может, этот ребёнок изобретёт лекарство от рака или слетает на Марс – всё лучше, хоть какая-то надежда, что жизнь прошла не зря. А так действительно – непонятно.

- А ты вообще, что за вопросы задаешь? – спохватился Лёва. – Ты же рационалист. Ты знаешь, что все на свете живут зря и умирают зря, и нет никакого высшего смысла.

- Я так не думаю, - ответил Яков. – Точнее, думаю не совсем так.

- Да? Тогда это не рационально.

Власовский, поправив очки, заговорил, будто читая по учебнику:

- В естественных науках есть термин «эффект бабочки», из теории хаоса. Считается, что даже небольшое влияние на систему может вызывать значительные последствия. Возвращаясь к теме нашего дискурса, я верю, что, если бы Шева никогда не родился, у тебя, у меня, у Вари и даже у Мальвины были бы совсем другие жизни, может быть, кардинально другие. Всё сложилось так, как сложилось, потому что каждый из нас встретил друг друга.

Лёва фыркнул над этим – «возвращаясь к теме нашего дискурса». Яков умел навести тоску.

- Так, и что? Шева жил не зря, а ради того, чтобы наши жизни как-то по-особому сложились?

- Не то чтобы ради этого. Это скорее просто факт: он повлиял на жизни каждого, кого встретил. И, может быть, даже на жизни тех, кого никогда не встречал.

- А это как?

- Ну, ты получил с ним определенный жизненный опыт. Если ты окажешься в похожей ситуации ещё раз, ты попытаешься действовать исходя из полученных знаний. Может, ты отговоришь кого-нибудь от суицида. Может, кто-то будет жить благодаря тому, что Шева умер.

- Чё-то ты загнул, - Лёва скептически скривил губы.

Яков пожал плечами:

- Эффект бабочки.

- Ну, надеюсь, это был единственный самоубийца в моей жизни.

- Как говорится: чем больше самоубийц – тем меньше самоубийц. Ты, кстати, подумал над моим предложением?

Вот уж что было точно не «кстати», так это поднимать тему романтических отношений посреди разговора о суициде. Лёва потупился: он забыл о предложении Власовского почти сразу, как его услышал.

- Я еще думаю, - технично ответил он.

- Не буду торопить.

После, вспоминая тот день и этот разговор, Лёва был уверен: они бы попробовали, если бы не…

Вернувшись домой, он по-честному разложил в голове эту идею Якова, и она показалась ему неплохой. Рациональной. Может, они и не любят друг друга, но им интересно вместе: общие темы, схожие взгляды, одинаковая прохладно-отстраненная манера держаться с людьми. А ещё они однажды занимались сексом и это было не ужасно. Лёва бы даже сказал, это было неплохо, хоть и понимал, что ту ночь с Шевой ничто и никогда не переплюнет. Но Власовский был ему приятен и, сложись у них отношения, он бы повторил.

Вот о чём он думал, когда вечером, после восьми часов, в дверь тихонечко постучала Катя. Мама глянула в дверной глазок и, просунув голову в Лёвину комнату, шепнула, что «там какая-то девочка». Лёва тут же подскочил и быстро выскользнул в парадную – раньше, чем отец успеет разораться насчёт «поздних визитов» и «куда это ты там собрался?».

На лестничной клетке, облокотившись на перила, его ждала Катя. Сунув руки в карманы джинсовки, она хмуро смотрела из-под насупленных бровей.

- Чего ты? – спросил Лёва вместо приветствия.

- Да ничего.

- Что-то случилось?

- Пойдем гулять.

Оглянувшись на дверь, Лёва вздохнул:

- Меня не отпустят.

- А ты не спрашивай разрешения.

Ну ничего себе, какая умная! Лёва хотел было сказать, иди, мол, куда шла, и не наглей со своими просьбами, но она так смотрела на него – так требовательно, но просяще, так хмуро, но открыто, что он не смог ей нагрубить. И вежливо отказать не смог. И оставить её здесь одну, в тёмной парадной, казалось невозможным.

Прикидывая, чего ему это будет стоить, Лёва недовольно сказал:

- Подожди, возьму куртку.

И пошёл с ней.

По асфальту лупил дождь. С неба лило уже не первый день, на дорогах пенились и пузырились глубокие лужи. Лёва, выходя в парадную, наспех натянул тряпичные кеды, и теперь в ногах противно хлюпало. Зябко поежившись, он спрятал нос в воротник куртки и спросил у Кати: - А куда идём?

- Не знаю. Туда, - она неопределенно кивнула вперед.

И они шли «туда», пока проспект Гагарина не закончился – тогда они свернули на Благодатную улицу. Ручейки грязной воды, обгоняя их по покатым тротуарам, свернули вместе с ними.

- Холодно? – спросила Катя.

Стукнув зубами, Лёва ответил:

- Чуть-чуть.

Катя, распахнув джинсовку, достала из внутреннего кармана бутылку пива. Лёва постарался отвести взгляд, будто ничего не заметил, но Катя сунула бутылку ему в руки.

- Алкоголь согревает, - сообщила она.

Лёва попытался вернуть бутылку обратно.

- Я не пью.

- Да ладно, это же не водка. Всего лишь пиво. Разделим на двоих.

- Я не люблю алкоголь.

- Ты когда-нибудь пробовал?

- Нет.

- Тогда откуда знаешь, любишь или нет?

Лёва фыркнул:

- Ну, может тогда из лужи попьёшь, а то откуда знаешь – вдруг понравится?

Катя, рассмеявшись, наконец забрала у