Шрифт:
Закладка:
- У меня ВИЧ.
Она потянулась к нему, будто падая, и он схватил её, прижимая к себе, поцеловал в запутавшиеся волосы. Она начала плакать – тихо, почти беззвучно, Лёва угадал её плач по вздрагивающим плечам. Он не знал, что сказать, поэтому не говорил ничего. И злился. И прорывалось в этой злости совсем постыдное злорадство: «Ну что, Кама, неплохо отрикошетило?».
Катя, оторвавшись от Лёвиного плеча, сказала, всхлипнув:
- Я хочу сбрить волосы. Поможешь?
Меньше всего Лёва ожидал услышать такую просьбу.
- Конечно, - растерянно ответил он. И уже тверже: - Помогу.
- Я рада, что ты здоров, - судорожно выдохнула она.
- Я… Мне очень жаль, но это ведь…
Она перебила его:
- Не надо. Не говори ничего. Все слова – пустые. Просто сбрей мне волосы, ладно?
- Хорошо.
Катя посмотрела на стену с фотографиями: там, на прибитых гвоздях, висели семейные снимки с дней рождений и праздников – «Сядьте поближе, вот так, Лёва, обними сестру, Марк, подвинься к жене, да, а теперь все улыбнулись!».
- У тебя хорошая семья, - сказала Катя.
Лёва увидел широкоплечую фигуру отца, нависающую над матерью, его ногу, бьющую беременную жену по животу, и, давя эти воспоминания, произнёс:
- Наверное.
Не опускаться же до спора рядом с Катей, которая живёт в квартире, пропахшей ацетоном. У неё в жизни, наверное, вообще не бывало новых годов и день рождений – даже с искусственными улыбками не бывало.
- Ладно, идём, - поторопил Лёва. – А то отец скоро вернётся.
Он поставил табуретку напротив зеркала в своей комнате, расстелил по кругу старые газеты – с одной из них на него глянул мрачный заголовок: «Город-СПИД: смертельная болезнь завоевывает провинцию». Опасливо оглянувшись на Катю (заметила или нет?), он перевернул газету обратной стороной, на «Взрыв в Армавире». Подключив машинку для стрижки к розетке, он кивнул Кате на табуретку: - Садись.
Она села и, только он хотел нажать на кнопку включения, вскрикнула:
- Ой, подожди!
- Что такое?
Лёва решил, что она передумала, да и сам в тайне надеялся на это: всё-таки как-то радикально для девчонки всю башку сбривать.
- Нельзя так делать! – сказала она.
- Как?
- В памятке, которую мне дали, написано, что нельзя пользоваться предметами гигиены совместно с ВИЧ-инфицированным. Машинка для стрижки считается.
- Покажи памятку.
Катя сбегала в коридор, где на вешалке в форме оленьих рогов оставила свою джинсовку, вытащила сложенную пополам бумажку и принесла её Лёве. Тот, развернув, прочитал колонку про «меры предосторожности» с видом эксперта.
- Тут написано «бритва», - сказал Лёва.
- Бритва и машинка для стрижки – одно и то же.
- Нет, это не одно и то же.
- Откуда тебе знать? Ты же не бреешься, - она умильно потрепала его по гладкой щеке, на которой ещё ни разу не появлялось никаких признаков растительности.
Проигнорировав эту издевку, Лёва продолжил:
- Бритва тесно контактирует с кожей, ею можно порезаться.
- Машинкой для стрижки – тоже.
- Ею пользуется только мой отец. Его не жалко.
Он думал, что Катя возмутится этой злой иронии, но она, кивнув, вернулась на табурет.
- Тогда ладно. Ненавижу тупых отцов.
Лёва сделал глубокий вдох, набираясь сил, включил машинку и провёл по Катиным волосам, начиная от лба. Длинные пряди застревали в тупом лезвии и Лёве приходилось убирать их рукой. Машинка в пальцах ходила ходуном – жалко состригать под корень такую копну. Он искренне считал, что Катя не в своём уме, потому что сложно представить на её месте кого-то другого, ну, например, Варю, старосту-активистку, или любую другую девчонку из класса, которая могла бы так просто сказать: «Обрей меня налысо». Нет, они все за свои косы трясутся. А тут…
Возились больше часа, Лёва излишне аккуратничал, стараясь не поранить Катю – не столько из-за ВИЧ, сколько действительно не хотел сделать больно. Катя, елозя на табуретке, нервно пошучивала: просила не топтаться на волосах, потому что она планировала их выгодно продать.
Закончив, Лёва дунул на её лысину, смахивая оставшиеся волоски, и жестом фокусника продемонстрировал через зеркало результат:
- Тадам!
- Класс, – Катя комично погладила макушку ладонью, затем подняла на Лёву потерянный взгляд: – Ну всё, начинаем новую жизнь, да?
- Лучше прежней, – твердо сказал Лёва. – Завтра сходим в СПИД-центр, узнаем, что нужно делать.
- Завтра твой день рождения.
- Ну и что?
- Тебе что, заняться больше нечем в день рождения?
- Нечем. Поход в СПИД-центр – лучший подарок.
- А с нами там будут говорить, в этом центре? Без взрослых?
- Я… я спрошу у Якова.
«А он спросит у бабушки», - мысленно добавил Лёва, сочувствуя ей. Трудно, наверное, быть единственным нормальным взрослым человеком, и решать проблемы не только внука, но и всех его знакомых.
Лёва выловил Власовского на следующий день, в школе. Когда у тебя день рождения, все с тобой гораздо мягче, чем обычно: удалось даже избежать тройки по математике, потому что Тангенс (Татьяна Геннадьевна, значит) его пожалела. А отец с утра похлопал по плечу, пока мать комкано объясняла, что они дарят учебник по механике и молекулярной физике, потому что в военную академию, куда Лёва «конечно же будет поступать», нужно сдавать физику. Лёва поблагодарил за учебник, спорить не стал, но показательно закинул его в нижний ящик прикроватной тумбочки, где хранился ненужный хлам. Отец о содержимом этого ящика был не в курсе, а вот мама прекрасно знала, что физика оказалась между поваренной книгой (подарок дальней родственницы) и военно-морским словарем (подарок отца на шестой день рождения) – в общем, между предметами, к которым Лёва никогда не прикасался.
Лёва надеялся, что магия наступившего пятнадцатилетия распространится и на Якова, смягчая его, но тот, услышав о положительном анализе Кати, сердито буркнул:
- Ну, ты неудачник. Можешь снова отсчитывать три месяца.
- Мы предохра…
- Мне неинтересно.
- И мы расстались.
- Да? А что так? – ёрничал Яков. – Она же носит СПИД от Шевы, это так романтично. Можешь тоже заразиться, считай, тебе достанется его частичка.
Игнорируя ехидные выпады, Лёва сказал:
- Я признался ей, что гей. Как ты… советовал.
«Ну, не советовал, конечно, а требовал».
Яков сбавил спесь, спросил уже спокойней:
- И что она?
- Мы остались друзьями. Но ей нужно помочь, у неё никого нет, а она