– Река здесь ни при чём, – сказал он. – Лицо под бинтами я не от реки спрятал, а от людей, чтобы не шарахались, когда мимо проходить буду. Я ведь эдак из госпиталя домой добирался. Люди глядели на меня и не пугались, а сочувствовали.

– А в деревне ты никого не стесняешься, не прячешь морду свою, – подстегнув лошадь, обернулся Куприянов. – И люди до сих пор от тебя как от демона шарахаются. Хотя… Демон ты и есть, головешка окаянная.

– Так это в деревне, – ухмыльнулся Силантий. – Там мало-помалу все ко мне привыкли. Сначала крестились и разбегались кто куда, а теперь только стороной обходят.

Ещё некоторое время они ехали молча, думая каждый о своём.

– Я сейчас прямиком на базар еду, а ты куда? – поинтересовался Макар. – Только за мной не увязывайся. Глядя на тебя, у меня никто мясо покупать не будет.

– А чего это ты мясом торгуешь? – неожиданно заинтересовался Силантий. – Скот выращиваешь, под нож пускаешь, а затем мясо на базар везёшь.

– А чего это ты интересуешься? – обернулся Куприянов. – Тебе-то какое дело до сего?

– Как это какое? – рассмеялся Силантий. – Вы же, скопцы, мясо в еду не употребляете. Не курите табака, алкоголем даже губ не мажете. Родин избегаете, крестин и свадеб. Так как же понимать тебя прикажешь?

– Ни в каких увеселениях мы не участвуем, песен мирских не поём и не ругаемся вовсе, – добавил Куприянов.

– А вот в церковь и вы, и хлысты, однако, ходите? – поддел его Силантий. – И в обрядах православных большое усердие проявляете.

– Всё это так, но обряды и таинства православные мы, из церкви выходя, осмеиваем, – усмехнулся Куприянов. – Храм называем конюшней, попов – жеребцами, служения – ржанием жеребцов, венчание – случкой, венчанных – жеребцами и кобылами. – Взмахом кнута он подстегнул замедлившую бег лошадь и продолжил: – Дети в венчанных семьях – щенята, а их матери – сучки, от которых воняет и в одном месте с ними рядом сидеть нельзя.

– Да-а-а, однако суровая жизнь на кораблях ваших, – ухмыльнулся Силантий. – Куда суровее, чем у хлыстов.

– Суровая и праведная, – охотно подтвердил Куприянов. – Такова жизнь наша. Мы же чем отличаемся от всех? А тем, что христиане мы чистые, духовные. Оскопление что ни на есть дело богоугодное. Единственный путь спасения души – есть борьба с плотью оскоплением.

– И потому вы белые голуби, а хлысты – сизые? – не удержался от едкой усмешки Силантий.

– Хватит, будя, – поморщился, обидевшись, Куприянов. – Что ты мне сызнова задаёшь вопросы, на которые я тебе всю зимушку напролёт отвечал без устали?

– А что? Всё одно нам ещё ехать и ехать до города, – вздохнул Силантий. – Лучше языком молоть без устали, чем маяться от скуки.

– Ты свои вопросы лучше старцу Прокопию Силычу прибереги, – посоветовал Куприянов. – Он горазд доходчиво отвечать на вопросы, веры касаемые.

– Не хочешь отвечать, не надо, – буркнул Силантий. – Давай о чём-нибудь другом поговорим. Не молчать же нам пнями до самой Самары.

– Ты мне скажи, где день коротать собираешься, покуда я мясом торговать буду, – меняя тему, спросил Куприянов. – Я буду занят целый день, предупреждаю.

– За меня не беспокойся, я найду чем заняться, – заверил его Силантий.

– Покупателей от меня отпугивать? – насторожился Куприянов.

– Да нужен ты мне, – усмехнулся Силантий. – Давай через Зубчаниновку поезжай, когда к Самаре подъедем. Там я сойду и останусь на пару денёчков. А когда ты в следующий раз приедешь, заберёшь меня в деревню.

– А чего это ты в Зубчаниновке забыл? – обернулся удивлённый Куприянов. – Не по нраву пришлась вера наша?

– При чём здесь вера и Зубчаниновка? – удивился Силантий. – Мне там просто кое-кого повидать надо. Родственников фронтового друга, на войне погибшего.

– А то как же, – улыбнулся недоверчиво Куприянов. – Бреши больше, Силашка. В Зубчаниновке в самый раз хлысты проживают и корабль их там молельный. Может, ты зараз к ним уши навострил?

– Нет, скопцы в самый раз мне сейчас ближе, – «успокоил» его Силантий. – А ты поезжай давай и попутно обскажи, почему скотину выращиваешь, под нож пускаешь и мясо распродаёшь. Скопцы ведь, как и хлысты, в пищу мясо не принимают?

– Чего вкушаем мы, ты уже знаешь, – подстегнув лошадь, ответил Куприянов. – А коли запамятовал, то вспомнишь, ежели взойдёшь на корабль наш белым голубем.

* * *

Переступив порог своего дома, иерей Георгий разулся и вошёл в горницу.

Сидевшая за столом и штопавшая бельё Евдокия отложила работу и встала. Растерянная, смущённая и раскрасневшаяся, она смотрела по сторонам, словно ища, куда спрятаться от батюшки. Она не боялась его, но чувствовала сильное душевное волнение.

– Чего пугаешься, красавица? – с улыбкой поинтересовался Георгий.

– Нет-нет, – растерянно пролепетала Евдокия. – Вот думаю, чего ещё не сделала, прибираясь в избе.

– Когда была жива супруга моя, матушка Ефросинья Петровна, царство ей небесное, так её руками каждая вещица в избе имела своё место, – с грустным лицом, изменившимся голосом заговорил иерей. – Каждый уголок был вымыт и обихожен. Старушка-прислужница сейчас с трудом осиливает домашние дела, от того и беспорядок в комнатах.

– Я прибралась нынче, как смогла, – прошептала Евдокия, опуская глаза. – Не сердись, ежели что не эдак вышло, батюшка.

– Всё у тебя сладилось и всё получилось, голубушка, – улыбнулся иерей. – Я как в горницу вошёл, наведённый тобой порядок увидел сразу и порадовался всей душой. Такой чистоты и великолепия я давно уже не видел.

– Не привыкла я без дела сидеть, – вздохнула Евдокия. – С детства мало-мальского приучена трудиться и находить себе работу, ежели даже все дела в избе и по хозяйству сделаны-переделаны.

Иерей Георгий перевёл взгляд на образа, висящие в переднем углу горницы, перекрестился, прошептал молитву, затем обернулся и посмотрел на Евдокию.

– Мне давно с тобой по душам поговорить хочется, душа-девица, да всё как-то не получается, – заговорил он вкрадчиво. – Вижу тебя, сердце поёт, а язык говорить не поворачивается.

– О чём это вы, батюшка? – удивилась Евдокия. – Кто есть вы и кто есть я? Я же пыль под сапогами вашими.

– Нет, это не так, касатушка, – продолжил иерей, краснея. – Ты очень красивая, умная, но обманутая сектантами девушка. Днём ты ходишь в церковь и молишься истинному Богу, а ночами по недомыслию предаёшься греху под воздействием лжепророков.

Он подошёл к Евдокии, взял её за руки и посадил на стул.

– Тебе, Евдокия, жить надо так, как предписывают каноны православия, – сказал он, доверительно беря руку Евдокии и легонько пожимая её. – Послушай меня, душа-девица, нет таких людей, кто жизнь свою поменять не может. Это легко, только захотеть нужно. До какой поры тебе в хлыстовской мерзости прозябать?