Мне немедленно захотелось сбежать, и не просто в свою комнату в «Кабане и хряке», а спрятаться в открытую всем уличным фонарям витрину бара Джей Си. Генри был прав: в городе преступлений случалось гораздо больше и чаще, но все они происходили где-то за пределами моего взгляда через розовые очки.

Генри разлил чай по чашкам и поставил их на кухонный стол передо мной.

– Я очень боюсь за вас, Маделин, – проговорил он тем голосом, который вводил меня в состояние эйфории. – Останетесь в замке Харди сегодня?

Еще полчаса назад я бы внутренне визжала от счастья, но сейчас мне захотелось убежать как можно дальше.

– Генри, я очень благодарна, но мне хотелось бы сегодня проведать Глорию Мид…

– А после?

– А после нужно поработать над романом, накопилось много материала, необходимо своевременно фиксировать впечатления, чтобы книга получилась живой.

Он снова грустно улыбнулся в бороду.

– Кажется, я был слишком категоричен в суждениях, Маделин, прошу меня извинить. Я надеюсь вернуть ваше расположение как можно скорее. Может, завтра покатаемся на лошадях, что скажете?

– А это не идет в противоречие с нашей подпиской о невыезде?

Он покачал головой.

– Как бы вам этого ни хотелось.

– Может, тогда просто прогуляемся?

Он не возражал и вызвался отвезти меня к Мидам.

С каждым днем на улице становилось темно все раньше и внезапнее, словно кто-то щелкал выключателем в и без того мрачном чулане.

На площади у водонапорной башни было пусто, но, когда мы проезжали мимо, я заметила букет поздних белых полевых цветов и закрытую пластиком свечу у ее подножия. Хотя Гарольд Мид, очевидно, был тем еще парнем, кто-то его любил и кто-то тосковал по нему, вероятно какая-то девушка; мне с трудом представлялось, что нечто подобное могут сделать его приятели или тем более родители.

Генри довез меня до церкви, и, снова повторив нашу договоренность встретиться завтра, мы расстались. Напоследок он слегка сжал мою кисть, что я немедленно мысленно внесла в свой воображаемый журнал тактильных воспоминаний, связанных с Генри Харди.

В идиллическом доме Мидов в окнах всех комнат сиял свет, что делало его похожим на рождественскую елку. Даже не верилось, что в нем держали траур по единственному сыну.

Над дверью висел хрестоматийный дверной колокольчик. Нет, в Холмсли Вейл время определенно остановилось. Я дернула за веревочку, приведя довольно тяжелый, потемневший от времени колокол в движение – раздался гулкий звон, которому внутри вторил легкий и энергичный звук другого колокольчика.

Через несколько секунд на пороге появился отец Мид. С нашей последней встречи он словно постарел на двадцать лет и смотрел на меня печальными, потухшими глазами.

– Добрый вечер, отец… – начала было я.

– Нет, – не злобно, а словно только констатируя факт, перебил меня он. – Что вам угодно?

– Я бы хотела проведать Глорию.

Пару секунд он словно прикидывал, насколько это было уместно, после чего шагнул в сторону, впуская меня в дом. Он провел меня в ту же гостиную, где пару дней назад мы с Глорией болтали за шерри и разглядывая фотоальбомы.

Джордж Мид сидел на уже знакомом мне диване и читал книгу. В самой оптимистичной части меня забрезжила надежда, что все это произошло во сне, с семьей Мидов ничего не случилось и ее глава спокойно отдыхает после рабочего дня. Но в следующее мгновение он поднял на меня красные глаза, раздраженно скривился, как от чего-то омерзительного, и, не говоря ни слова, вышел из комнаты.

– Мы все сейчас очень подавлены. Один Господь знает, как тут можно и как правильно реагировать на смерть единственного ребенка, – сказал отец Мид извиняющимся тоном и предложил мне присесть.

Сам же он занял кресло напротив, сложил руки, опершись локтями на колени и уставившись в пустоту.

В доме была абсолютная тишина, словно все находящиеся в нем Миды ждали, что я скажу.

– Могу я увидеть Глорию? Как она? – наконец нарушила я молчание.

Отец Мид словно только сейчас заметил мое присутствие и засуетился:

– Да-да, конечно. Правда, не знаю, может, она спит… Я сейчас посмотрю… Да, она убита горем, она просто убита, как все мы…

Он поднялся, чтобы позвать сноху, но я остановила его:

– Отец Мид, как вы считаете, почему это произошло?

– Вас это интересует больше, чем кто это сделал? – ответил он вопросом на вопрос.

Я и сама этому удивилась, но ответила:

– Мне кажется, личность убийцы – еще не ответ, ответом будет причина.

Он смотрел на меня пару секунд, пристально вглядываясь в мои глаза и словно решая, продолжать ли со мной разговор и кто из нас больше от него выиграет. Но в итоге решил позвать Глорию и вышел из комнаты.

Я услышала стук в дверь не очень далеко от гостиной и короткий разговор со снохой, в котором только мое имя убедило ее пообещать выйти через пять минут. Кажется, он понимал, что мне было все слышно, потому что не стал возвращаться и передавать мне слова Глории, а его шаги затихли где-то в глубине дома.

На комоде стоял снимок счастливых Глории и Джорджа с маленьким Гарольдом, они фотографировались во время отдыха на море. Иногда мне кажется, что фотографии воскрешают в памяти боль, а не радость воспоминания.

В доме было ослепительно светло и оглушительно тихо. Поэтому каждое движение Глории в ее комнате отдавалось повсюду, словно по ее комнате прохаживались несколько человек.

Она вышла ко мне в том же длинном бордовом платье-кимоно, что и в прошлый раз, и с распущенными длинными волнистыми волосами, как Вивьен Ли. Из-за минимума макияжа, который она успела нанести за пару минут, лицо было похоже на постиранную и высушенную простыню. Несмотря на разбитый вид, она продолжала нести себя по-королевски: высоко подняв голову и расправив плечи.

– Маделин, – негромко проговорила она, протянув мне руку.

Когда я ответила на ее рукопожатие, она, ни слова не говоря, притянула меня к себе и порывисто обняла.

– Спасибо, что пришли. Сейчас мы никого не видим, кроме полицейских. Все так боятся за свои никчемные жизни, думают, что несчастье может передаваться от нас по воздуху.

– Мне очень жаль, – пробормотала я.

Да, я пришла, чтобы выразить поддержку и сочувствие Глории, но кто может на самом деле выразить сочувствие женщине, потерявшей ребенка? Подходящих слов для этого не существует.

– Говорят, – пробормотала она, – что у Джентли снова пропал ребенок. И все сразу забыли о моем Гарольде, да?

Она казалась напичканной успокоительными. От ее прежнего истеричного сериального щебета не осталось и следа.

– Разумеется, кого волнует самый красивый и успешный парень в округе, если пропадает маленькая девочка, – с горькой иронией продолжала она. – Уже никому не важно. Все бросаются ее искать. А кто убил моего сына, уже не имеет значения.

Она была не права, но спорить с ней не хотелось: передо мной