сближении с Польшей, хотя то, что произошло, стало «только открытием дороги к соглашению, но до самого польско-германского соглашения еще далеко». Варшава и здесь настаивала на приятном для нее тезисе, согласно которому это в ней нуждаются в Европе, а не она.

Всплыл в немецкой прессе и еще один важный момент, тоже заметный во многих недоговорках. Шаг навстречу Польше был продиктован желанием Берлина нажать и на Францию с тем, чтобы та «раскрыла свои карты по отношению к Германии». В некоторых средствах изданиях появились допущения, что «это может быть игра, рассчитанная на раздор Польши с Францией». Через день польские корреспонденты сообщили об еще одном важном немецком выводе: все газеты Германии подчеркивают, что шаг тот означает «самостоятельность Польши от Франции». Больше всего суждений на тему, что привело к приему Гитлером польского посла, особенно, что за этим последует, прозвучало как раз во Франции. Для одних кругов это была неожиданность, другие утверждали, что Варшава предварительно их информировала, третьи уверяли, будто Польша не выходит за рамки французской политики, направленной «на общую разрядку», четвертые не предвидели, что отношения Польши и Германии «дозрели до столь важного действа», пятые полагали, что «политика Гитлера ведет к разрушению французских союзных договоров и изоляции Парижа», шестые твердили об ошибках и упущениях французского Министерства иностранных дел. Такое же разнообразие оценок было характерно и для Австрии, однако там сразу же предположили худшее для себя — скорое подписание между Польшей и Германией договора о ненападении. В венских политических кругах сочли, что такой пакт ужесточит позицию Берлина в отношении Вены, уже пошли слухи, что в переговорах с Австрией Гитлер «снова принял несгибаемую позу, а это влияет и на внутриполитическую ситуацию в Австрии». Вся лондонская пресса трактовала ситуацию как «событие перворазрядной важности», но воздержалась от формулирования мнений, делая вид, словно «не вполне сориентировалась в значении того примирительного шага». Откровенно занервничала Чехословакия, притом именно «чехи особенно обеспокоены позицией польской дипломатии и считают ее близорукой», даже могут «потребовать от Берлина таких же договоров с Прагой». Чехословацкая столица «сильно задета тем, что ее обошли польские авторитеты», пражские политики полагают, что «тот новый шаг польской дипломатии требует выяснения».

Европейское политическое море сильно забурлило. Все гадали, что случившееся означает, а главное — к чему приведет. И похоже, ничего хорошего не ждали. По крайней мере, при знакомстве с зарубежными откликами на прием Гитлером польского посла, о которых сообщали в Варшаву корреспонденты того же «Kurjera…», бросается в глаза полное отсутствие оптимистичных предположений на будущее. Не поступало таких сведений и из Москвы. Даже 20 ноября Польское телеграфное агентство (ПТА) уведомляло соотечественников, что «советская пресса воздерживается от комментариев».

Чуть меньше, чем через две недели после беседы Гитлера с Липским, — 28 ноября — германский посол в Польше Ганс фон Мольтке передал «Юзефу Пилсудскому немецкий проект декларации о ненападении». Спустя еще месяц и десять дней — 9 января 1934 года — «польский проект декларации вручил Гитлеру в Берлине Юзеф Липский». И вот 26 января 1934 года германский министр иностранных дел Константин фон Нейрат и польский посол Юзеф Липский поставили свои подписи под совместной декларацией об отказе от применения силы в двусторонних отношениях. Рассчитана она была на десять лет. Тем самым, констатировал Дариуш Балишевский, «польская превентивная война с Германией была завершена». Начался совершенно новый период в польской политике и истории, добавим, настолько новый и настолько своеобразный, что повлиял на судьбу не только Речи Посполитой, но и всей Европы.

Декларация, выручившая Гитлера

С тем, что появление польско-германской декларации о ненападении стало политической бомбой, не спорит практически никто из исторических аналитиков. Ведь напряженность между странами-подписантами до этого была весьма высокой не только на правительственном уровне. Вооруженное столкновение не исключалось и в бытовой среде. В той же Германии одним из свидетельств доминирования настроений подобного рода, напоминает Эугениуш Гуз в книге «Загадки и тайны сентябрьской кампании», стало открытие в апреле 1933 года в окрестностях ныне польского, а тогда немецкого города Пила так называемого «Памятника Немецкости». На нем был помещен текст, откровенно похожий на призыв: «Германец! Никогда не забывай, что отняла у тебя слепая ненависть. Дождись минуты, которая смоет позор кровавой границы!» Говоря другими словами, приготовься и ударь! И вдруг…

Неожиданностью стала декларация о ненападении и для поляков. При ознакомлении с печатными материалами тех лет, сообщениями на сей счет в той же газете «Kurjer Warszawski», невольно возникает впечатление, что не предполагали ее появления и польские журналисты. В утреннем выпуске за 27 января 1934 года «Kurjer…» на своей второй странице, на нижней ее половине, поместил публикацию под заголовком «Подписание польско-германского договора о ненападении», присланную в редакцию газеты не ее берлинским корреспондентом, а полученную из правительственного Польского телеграфного агентства. Сообщение ПТА было кратким, состояло всего из двенадцати строк и гласило: «Дня 26 т.г. в 11 часов в германском Министерстве иностранных дел между Польшей и Германией подписан договор о ненападении. От имени польского правительства договор подписал полномочный посол Речи Посполитой министр Юзеф Липский, а с немецкой стороны — министр иностранных дел Империи Фрайгер фон Нейрат. (Так в тексте сообщения. Полное имя фон Нейрата — Константин Герман Карл Фрайгер. — Я.А.). Присутствовали при подписании договора со стороны польской: проф. Маковский, начальник договорного отдела мин. иностранных дел, со стороны германской — директор Гаусс, дир. Мейер, а также советник Вохманн». Бросается в глаза, что не сказано, директорами каких германских структур являются названные в сообщении Гаусс и Мейер и чьим советником работает Вохманн. Далее шло уточнение: «К вышеизложенному сообщению Польское телеграфное агентство прилагает следующий правительственный комментарий». Тот комментарий был более подробным: «В день 15 ноября минувшего года, в беседе между послом Речи Посполитой в Берлине и канцлером Рейха (фамилии не называются. — Я.А.) зафиксировано и доведено до общего сведения намерение польского и германского правительств путем непосредственных переговоров обсуждать дела, касающиеся обеих стран, а также отказаться во взаимных отношениях от всякого применения силы.

В этой связи правительство Польши и правительство Рейха проводили переговоры, с целью привести их к результату, вытекающему из вышеозначенной беседы, связывающего соглашения, касающегося будущего построения взаимных отношений.

Переговоры завершены. Польский посол в Берлине и министр иностранных дел Рейха 26 т.м. подписали перед полуднем в аппарате иностранных дел следующий договор:

«Польское правительство и германское правительство, принимая во внимание, что наступил момент, чтобы начать новый этап в политических польско-германских отношениях, основанный на непосредственных соглашениях одного государства с другим. Поэтому они решили