доме и тяжелого дыхания доктора его очки запотели. Из-за этого Цегеди-младший не мог получить подлинного представления о кровотечении. Когда он смотрел через свои запотевшие линзы, которые были идеально круглыми, но все равно искажали картину, он видел лишь расплывчатые очертания и красные пятна, схожие с раздавленными переспелыми сливами или с лужицами пролитого вина.

Кровь стекала с его рук и пропитывала его брюки. Какая-то часть крови скопилась на вытоптанных участках земляного пола и тоненькими ручейками постепенно просачивалась по небольшим ложбинкам к стене.

Когда доктор появился в доме Анны, там было очень холодно. Окна были покрыты инеем, а под входную дверь забилась мягкая снежная дорожка, которую никто, кроме Анны, никогда не удосуживался убирать. От морозного воздуха пол стал скользким, словно дорога во время гололеда. Из многочисленных трещин в стенах дома тянуло ледяным сквозняком. Только благодаря огню, разожженному в печке, в доме стало немного теплее.

Доктора вызвали в Надьрев, когда он совершал врачебный обход в деревне на другом берегу Тисы. Из-за январских морозов проселочные дороги были непригодны для экипажа, но реку прочно сковало льдом, и доктор смог пересечь замерзшую Тису и добраться до дома Анны пешком.

На улице уже стемнело. Свет в доме был тусклым, поскольку лампу, стоявшую на столе, не протирали с самого утра. На ее стекле скопился слой сажи, и маленькое пламя было едва заметно. Доктор Цегеди-младший поставил свою ручную лампу на пол рядом с собой. Она отбрасывала вокруг него свет, подобный нимбу.

Доктор стоял на полу на коленях, которые уже онемели. Его спина ныла от напряжения. Когда доктор появился в доме, его рубашка была аккуратно заправлена в брюки, однако теперь она свободно болталась вокруг его пояса. Его ботинки, в которых он несколько часов назад так быстро перебрался через реку, теперь казались набитыми тяжелыми камнями и мешали любому его движению. Доктор с трудом переводил дыхание, словно загнанная лошадь.

Анна неподвижно лежала на полу перед ним. Несколько часов назад на нее набросили тонкое одеяло, и теперь оно тоже было все в крови, как и ее платье. Она широко раскинула руки, вся ее поза выражала безысходность и обреченность. При взгляде на Анну сразу же становилось ясно, что она сдалась. Она была совершенно недвижима, как сломавшаяся и упавшая на землю ветка, хотя все еще подавала признаки жизни.

Доктор Цегеди-младший не был готов увидеть то, что предстало перед его глазами в доме Анны. Он посмотрел вниз на младенца, которого положил на тряпки на полу. На головке ребенка спутались черные кудряшки. Его тело было длинным и тощим, пергаментная кожа сморщилась на шее и на коленях. Он был мертв.

Насколько доктор Цегеди-младший мог понять, до определенного момента роды проходили достаточно хорошо, а затем у Анны внезапно началось обильное кровотечение. Готовясь к этим родам, он проштудировал много специальных медицинских пособий, но все прочитанное им сейчас никак не могло помочь ему остановить кровотечение.

Если не считать порывов ледяного январского ветра, неистово колотившего в окна, в доме было тихо. Эта зима выдалась суровой. Деревня уже пережила несколько снежных бурь и вьюг. В доме Анны удивительным образом перемешались сырой холод, надуваемый из окон и щелей входной двери, и сухое тепло, исходившее от печки, в которой уютно потрескивали сучья и солома.

Доктор слышал легкие шаги сына и дочери Анны в соседней комнате, когда те пытались тихонько перейти с одного места на другое. Лайоша доктор не видел и не слышал. Зато он видел Мару, которая сидела на полу рядом с Анной.

В одной руке она держала тряпку из той охапки лоскутов, которую она принесла с собой из дома. Она вытирала ею непрерывно лившуюся кровь.

* * *

Франклин взялся за ручку двери хлева, с силой дернул за нее и, убедившись, что дверь не открывается, принялся раскачивать ее взад-вперед, пока не услышал громкий треск ломавшегося льда. Этим утром он уже заходил в хлев, но с тех пор на двери успела образоваться новая корка льда.

После очередного рывка Франклина лед, наконец, разлетелся на осколки, которые, звякнув, посыпались на промерзшую землю.

Франклин не мог припомнить такого сильного холода. Земля, казалось, промерзла насквозь на несколько метров. Франклин, толкнув, распахнул дверь и услышал, как домашний скот радостно отзывается на его появление. Домашние животные, казалось, всегда испытывали к нему необъяснимую симпатию.

Франклин и Марселла уже прижились в доме Шандора-младшего, куда их поселили, как прижились они и в Надьреве. За Марселлой уже начал ухаживать один из юношей, который, похоже, нравился ей. Франклин слышал, что про него самого в Надьреве ходили разговоры, будто бы он ухаживает за деревенской девушкой по имени Пироска, которую все ласково называли Пипси. Франклин испытал облегчение, когда до него дошли эти слухи, так как это означало, что его соседи не заметили, как часто сюда наведывалась его квартирная хозяйка и как долго она здесь оставалась.

В хлеву осталось много вещей, напоминавших о Шандоре-старшем, но не было ни одной вещи, которая напоминала бы о его сыне. С тех пор, как умер Шандор-старший, прошло уже пять лет, однако его циновка по-прежнему стояла, свернутая, в углу за дверью. У стены хлева находилась старая деревянная доска, изрытая выемками от сучков, которую Шандор-старший приспособил в качестве скамьи. Рядом с ней стояло несколько низких табуретов, словно в ожидании прихода гостей.

На одном конце хлева было оборудовано место для телеги, на другом – пристройка для различных инструментов. Когда Франклин не пользовался инструментами Шандора-старшего, он аккуратно подвешивал их на крючки или же раскладывал на специальной полке. Инструменты покрупнее он хранил в старом буфете, устроенном здесь для этих целей, а те, что по размерам не помещались и туда, размещал в определенном порядке вдоль стены.

Крошечное окошко, чуть больше ладони Франклина, было аккуратно забито соломой: следовало беречь малейшую крупицу тепла.

Поросята, которых держала здесь Марица, размещались в низком, огороженном бревнами загоне. Франклин перешагнул через верхнее бревно и оказался на куче соломы, которую аккуратно разложил здесь ранее. Поросята уже успели разбросать солому и примять ее, но от нее все еще исходила приятная свежесть. Она мягко приминалась под ботинками Франклина, когда тот пробирался по ней, как по росистой траве.

Когда Франклин наклонился к поросятам, полы его тяжелого армяка упали на солому в загоне. Это был богато украшенный тулуп из овчины, под весом которого Франклин чуть не свалился на землю. Армяк принадлежал Шандору-старшему и был подарен его сыну в качестве семейной реликвии.