Отрывок, который актеры удалили, возможно, как слишком близкий к их собственным воссозданиям, обвинял мужской пол в том, что он несет ответственность за проституцию: мужчины своими требованиями создают предложение, а своими законами наказывают женщин, которые удовлетворяют спрос.126 Сам сюжет не просто показывал, что слуга умнее своего хозяина — это было слишком традиционно, чтобы оскорбить его, — но и раскрывал благородного графа как явного прелюбодея.

Женитьба Фигаро» была принята Комедией Франсез в 1781 году, но поставить ее удалось только в 1784-м. Когда пьеса была прочитана Людовику XVI, он с терпимым юмором отнесся к сатире, но, услышав солилоквиты, в которых высмеиваются дворянство и цензура, почувствовал, что не может допустить публичного надругательства над этими основными институтами. «Это отвратительно, — воскликнул он, — это никогда не должно быть сыграно. Разрешить ее показ было бы равносильно разрушению Бастилии. Этот человек смеется над всем, что должно быть уважаемо в правительстве».127 Он запретил постановку пьесы.

Бомарше читал фрагменты пьесы в частных домах. Любопытство было возбуждено. Некоторые придворные договорились о том, чтобы пьеса была представлена при дворе, но в последнюю минуту и это было запрещено. Наконец король уступил протестам и просьбам и согласился разрешить публичные представления после тщательной очистки текста цензорами. Премьера (27 апреля 1784 года) стала историческим событием. Весь Париж, казалось, стремился попасть на первый вечер. Дворяне дрались с простолюдинами за вход; железные ворота были выломаны, двери разбиты, три человека были задушены. Бомарше был там, счастливый в этой драке. Успех был настолько велик, что пьеса шла шестьдесят раз подряд, почти всегда при полном аншлаге. Сборы были беспрецедентными. Бомарше отдал всю свою долю — 41 999 ливров — на благотворительность.128

История считала «Женитьбу Фигаро» предвестником революции; Наполеон назвал ее «Революцией, которая уже в действии».129 Некоторые из ее строк вошли в брожение того времени. В предисловии, позже приложенном к опубликованной пьесе, Бомарше отрицал какие-либо революционные намерения и цитировал из своих сочинений отрывки в защиту монархии и аристократии. Он требовал не разрушения существующих институтов, а устранения связанных с ними злоупотреблений; равного правосудия для всех классов, большей свободы мысли и печати, защиты личности от lettres de cachet и других излишеств монархической власти. Как и его кумир, Вольтер, он отвергал революцию как приглашение к хаосу и толпе.

Во время всех охвативших его разнообразных потрясений он продолжал изучать труды Вольтера. Он осознал сходство, хотя, возможно, и не расстояние между собой и патриархом: то же сочетание лихорадочной интеллектуальной деятельности с хитроумным финансовым мастерством, то же презрение к угрызениям совести и моральной деликатности, то же мужество в борьбе с несправедливостью и невзгодами. Он решил сохранить и распространить произведения Вольтера в виде полного собрания сочинений. Он знал, что это невозможно сделать во Франции, где многие труды Вольтера были запрещены. Он отправился к Морепасу и рассказал ему, что Екатерина II предложила выпустить французское издание в Петербурге; он возразил, что это было бы позором для Франции; министр понял, в чем дело, и пообещал разрешить распространение полного издания. Парижский книготорговец Шарль-Жозеф Панкук приобрел права на неопубликованные рукописи Вольтера; Бомарше купил их за 160 000 франков. Он собрал все опубликованные работы Вольтера, которые смог найти. Он импортировал шрифт Баскервилей из Англии и приобрел бумажные фабрики в Вогезах. Он привлек Кондорсе в качестве редактора и биографа. Он арендовал старый форт в Келе, на другом берегу Рейна от Страсбурга, установил прессы и, несмотря на тысячу трудностей, выпустил два издания, одно в семидесяти томах octavo, другое в девяносто двух томах duodecimo (1783–90). Это было самое крупное издательское предприятие в Европе, не считая «Энциклопедии». Рассчитывая на быстрый сбыт, Бомарше напечатал пятнадцать тысяч комплектов; он продал только две тысячи, отчасти из-за кампаний против этого предприятия со стороны Парламента и духовенства,130 отчасти из-за политических потрясений 1788–90 годов, а отчасти из-за нестабильности личного состояния, которое удерживало людей от покупки столь дорогого набора. Бомарше утверждал, что потерял на этой затее миллион ливров. Однако он выпустил также издание Руссо.

Революция, которую он помог подготовить, обернулась для него несчастьем. В 1789 году он построил для себя и своей третьей жены дорогой особняк напротив Бастилии; он наполнил его прекрасной мебелью и предметами искусства и окружил двумя акрами земли. Толпы, неоднократно устраивавшие беспорядки в этом районе, с опаской смотрели на такую роскошь; дважды в его дом вторгались, и Бомарше, теперь уже глухой и преждевременно постаревший, оказался под угрозой как аристократ. Он направил петицию в Парижскую коммуну, в которой исповедовал свою веру в Революцию; тем не менее его арестовали (23 августа 1792 года); хотя его вскоре освободили, он жил в ежедневном страхе перед убийством. Затем колесо фортуны повернулось, и революционное правительство поручило ему (1792) отправиться в Голландию и купить оружие для республики. Переговоры провалились, и во время его отсутствия его имущество было конфисковано, а жена и дочь арестованы (5 июля 1794 года). Он поспешил вернуться в Париж, добился их освобождения и получил разрешение вернуть свое имущество. Он прожил еще три года, сломленный телом, но не духом, и приветствовал восхождение Наполеона. Он умер 18 мая 1799 года от апоплексического удара в возрасте шестидесяти семи лет. Редко какой человек даже в истории Франции вел столь насыщенную, разнообразную и полную приключений жизнь.

ГЛАВА XXXVII. Анатомия революции 1774–89 гг.

Мы рассмотрели сознание Франции накануне Революции — ее философию, религию, мораль, нравы, литературу и искусство. Но это были хрупкие цветы, растущие из экономической почвы; мы не можем понять их без знания их корней. Тем более мы не сможем понять политические потрясения, положившие конец Старому режиму, не рассмотрев поочередно, пусть и вкратце, каждый орган французской экономики и не выяснив, как его состояние способствовало великому краху.

Вновь обращаясь к сельскому хозяйству, промышленности, торговле и финансам, мы должны помнить, что это не мрачные абстракции, а живые и чувствительные человеческие существа: Дворяне и крестьяне, организующие производство продуктов питания; менеджеры и рабочие, производящие товары; изобретатели и ученые, разрабатывающие новые методы и инструменты; города, пульсирующие магазинами и фабриками, озабоченные домохозяйки и бунтующие толпы; порты и корабли, оживленные купцами, мореплавателями, моряками и авантюристами; банкиры, рискующие, выигрывающие и теряющие