страны. И не могу допустить, чтобы принцесса, которая к тому же хатун забадаров, болталась здесь во время передачи престола. Ты лучше всех знаешь, что может случиться.

– Что ты сделал с остальными братьями? – спросил я. – Где принцесса?

Эбра с отвращением покачал головой.

– Ты решил, что я… Это постарался Михей Железный.

– К твоему удобству.

– Великий муфтий запретил бы такое. Нельзя убивать Селуков без его дозволения.

– Великий муфтий мертв, – развел руками я. – И я что-то не вижу здесь Источника, а иначе на пиру не кружились бы полуголые девушки.

– Я же говорил, что танцующие девушки были для аланийского принца. Я всегда следую законам шаха и Источника. Шах Мурад сам выбрал Алира, и это закон.

– Селим тоже был избран, – сказал я. – Это не помешало Мураду заявить свое право на трон, что тебе прекрасно известно.

Эбра в гневе поднял кулак.

– Я видел, как ты смотришь на принцессу. Ты жаждешь ее, не так ли? Ты возьмешь ее в жены и будешь править. Это ты меня держишь за дурака.

– И ты говоришь, это я не в себе? – усмехнулся я. – Где ты был, Эбра, когда город пал? – Я схватился за рукоять сабли. – Трус…

– Кева, – раздался нежный голос за моей спиной. Обернувшись, я увидел Сади. Ее золотая тиара сияла рубинами. Она слабо улыбнулась и взяла меня за руки. – Послушай его. Делай, как он прикажет.

– Твои забадары ждут. – Я встал на колени и посмотрел на принцессу снизу вверх. – Мы все ждем, когда ты вернешься, чтобы повести нас. Нам нужна твоя сила, чтобы выиграть войну.

Она покачала головой. Такой мрачной я ее никогда не видел.

– Я не пойду против воли своего брата.

Эбра удовлетворенно и самодовольно смотрел на меня.

– Принцесса знает свое место. Она сделает все для своей семьи и шаха.

– Нам нельзя разделяться, Кева. – Сади опустилась на колени, глаза у нее увлажнились. – Если мы хотим победить, лидер должен быть один, и нужно подчиниться ему.

Мне хотелось сдернуть с нее тиару и швырнуть в самодовольное лицо Эбры.

– Это не твоя речь, – сказал я. – И это не ты. Твое место там, на равнинах, во главе забадаров.

– Это неважно. – Она дрожащими руками взяла мои ладони. – Большинство членов моей семьи мертвы, и я не могу идти против тех, кто остался. Я принцесса Селуков и поступлю так, как лучше для моей семьи и моей страны, даже ценой жизни и всего того, что люблю. Это жертва, которую мы все приносим.

Я поднялся. Сади осталась стоять на коленях, глядя в пол и тяжело дыша.

– Взять его, – приказал Эбра.

Два янычара схватили меня. Я не мог с ними тягаться. Один ударил меня в живот. Перехватило дыхание. Меня чуть не вырвало.

– Не трогайте его! – закричала Сади.

Второй накинул мне на голову мешок. Я мог только изворачиваться и толкаться. Янычары выволокли меня за стены дворца и швырнули в грязную лужу. Сняв мешок, я увидел стоящего на стене Эбру.

– Только вернись, и я обезглавлю тебя за измену. Убирайся в Томбор и там зачахни. Ты давно изжил себя.

Ворота дворца захлопнулись. Вокруг бушевали гром и ветер. Как и в моем сердце.

12. Михей

Вокруг нас в тронном зале работали лучшие резчики и художники патриарха, чтобы превратить престол тщеславия и неверия в место, подобающее этосианской вере. Священные гимны на крестеском заменили ложные изречения, написанные парамейской вязью. И мы расплавили золотого павлина, так что теперь никто не взирал на нас с его места.

Пока мы наслаждались последним уловом рыбы, патриарх Лазарь тактично привел свои аргументы:

– У императора нет наследника. – Он с легкостью отделил рыбную мякоть от костей. – Если он внезапно умрет, как его отец, это ввергнет империю в хаос.

У цветистых речей и мудреных слов один корень – амбиции. Как и порох, они могут отправить к звездам в виде фейерверка или взорваться у тебя руках, обжечь лицо и оставить на смерть… Я сам сжигал честолюбцев, как мог бы подтвердить епископ Иоаннес. Но, если бы не амбиции, я был бы трактирщиком. Вера взывала ко мне, но, если бы взывала одна лишь вера, я стал бы священником. Вера нашла в моем сердце честолюбие и превратила меня в оружие Архангела. Я был стальным шариком, выпущенным из аркебузы Архангела, но кого мне суждено уничтожить?

Я никогда не думал, что среди уничтоженных мной может быть император Священной империи Крестес.

Я попытался одной рукой снять рыбью мякоть с костей, но в итоге прожевал все и выплюнул кости.

– Я не украду его непорочную дочь.

Патриарх положил часть чистой рыбьей мякоти со своей тарелки на мою, словно я нуждался в его помощи, чтобы поесть.

– Ты знаешь историю патриарха Теодоруса? – Патриарх Лазарь прожевал рыбу и проглотил. – Он проповедовал во время правления императора Максимилиана Третьего, у которого также была дочь, давшая обет безбрачия во имя Архангела. Когда император таки не сумел произвести на свет наследника мужского пола, он объявил, что патриарх может отменить обет безбрачия, если это отвечает интересам империи. Благодаря этому после смерти императора переход власти прошел мирно. Удалось избежать войны, в которой погибли бы тысячи. Мы оказались в том же тупике.

– Разница в том, что император Максимилиан согласился, а император Иосиас – нет, как ты сам дал понять.

– Порой, Михей, желания императора не совпадают с тем, что лучше для империи. Но истинный слуга Архангела всегда знает, что выбрать.

Я не стал есть рыбу, которую положил мне патриарх. И выплюнул острую, как игла, кость.

– Если Иосиас не даст свое согласие, твоя просьба положит начало войне. Войне, которой ты так хочешь избежать. Я не воюю с этосианами, когда по земле бродит столько неверных.

И пока что это было мое последнее слово. Мне надоела рыба, и я оставил тарелку с костями ради более важной задачи – визита в склеп на Ангельском холме.

Я не рассказал патриарху Лазарю о том, что там видел. Он решил, что я ежедневно посещаю Ангельский холм из благочестия. И это лишь укрепило его веру в то, что я тот человек, который должен жениться на принцессе Селене. Но я искал далеко не святости.

Пребывание в склепе напоминало мне холодные и темные часы, проведенные в чреве Лабиринта. А они напоминали об Ашере, которая провела меня через него при пульсирующем свете зеленых светлячков. Я хотел снова ее увидеть или услышать. И мне все равно, что обернулось моей дочерью на голубом