товарищу факел, бросился к Анакрету. – Вставай, старое дерьмо! – взвизгнул он, пытаясь за шиворот хитона вытащить старика из постели. Анакрет упёрся, тонкая ткань треснула, юнец свалился на задницу, но и старик вместе с постелью сполз на пол, в безуспешной попытке удержаться, опрокинув столик с фруктами и вином.

– Ах ты тварь! – истерически завизжал юнец, и живот Анакрета пронзило болью от удара обутой в военный сапожок ноги. Старик сжался, ожидая нового удара, но тут поднялся Проб. С покрытым кровью лицом, шатаясь, точно пьяный, верный слуга бросился на обидчика своего хозяина, намахиваясь подхваченной с пола кочергой.

Видно, злые демоны хранили сегодня жестокого юнца, а может, просто зрение изменило раненому в голову рабу. Пройди удар на полпальца правее, держать бы сопляку ответ перед Урвосом всеприемлющим, но кочерга лишь чиркнула по затылку, выдрав клок волос, и Проб, не удержавшись на ногах, повалился на пол. Юнец взвизгнул от неожиданной боли, а затем, бешено вопя от смешанной со страхом злости, кинулся с палкой на лежащего без сил раба. Его товарищ с радостным гоготом присоединился к расправе.

Проба избивали исступлённо. Били ногами, палками, со злорадным хохотом скакали по превратившемуся в бесформенное месиво телу. Увлечённые своей кровавой забавой, на Анакрета они внимания не обращали, что вполне его устраивало. Дрожащими от боли и ярости пальцами он нащупал валяющийся на полу нож. Простой тонкий нож, каким ему обыкновенно очищали яблоки от слишком твёрдой для старческих зубов кожуры.

– Ну а ты что разлёгся, рухлядь?! Подъём! – почти детским голосом пропищал первый юнец, оторвавшись от истерзанного тела Проба. Склонившись к лежащему ничком Анакрету, он всей пятернёй схватил старика за бороду и сдавленно охнул. Уродливое выражение жестокой злости слетело с юного лица, точно сорванная маска, сменившись удивлением, болью, страхом и детской обидой. Покрытая редким пушком верхняя губа задрожала, точно её обладатель собрался заплакать. Рука юноши судорожно схватилась за нож, вошедший в его печень по самую рукоять. Пусть Анакрет и был слаб ногами, на слабость рук он не жаловался никогда.

Обеими руками держась за живот, юноша повалился ничком. Мгновение потребовалось его товарищу, чтобы осознать, что случилось и наброситься на Анакрета. Удары палки обрушились на старика, но не таков был Анакрет, сын Лаофирона, чтобы сдаться просто так. Шипя и извиваясь, не обращая внимания на боль, он схватил оброненную несчастным Пробом кочергу и наудачу отмахнулся, угодив прямо в пах. Взвыв от боли, юноша завалился навзничь, его факел подкатился прямо к Анакрету, и старик, недолго думая, ткнул пылающей головнёй в бок врагу.

Дешёвая ткань серого хитона вспыхнула, точно промасленая. Вопль боли и ужаса, издаваемый заживо горящим юнцом, казалось, мог расколоть и каменную стену. Визжащий сопляк бросился к выходу, налетев по дороге на стол для письма. Задетые им папирусы занялись мгновенно, повалил чёрный дым, из-за двери послышались крики: «Пожар! Пожар!»

Лёжа на полу и чувствуя, как с каждой каплей крови из разбитой головы, с каждым движением сломаных рёбер, уходят последние силы, Анакрет повернул голову к уже почти переставшему стонать сопляку. На лице старика мелькнула улыбка. Он победил в своей последней битве, он отнял жизнь врага, а может и не одного. Он сделал всё, что мог, дальше идти молодым. Пламя подступало всё ближе. Пылал старый стол, за которым любил работать ещё анакретов дед, пылали книги, собранные отцом и гобелен, вытканный женой. Пылал его дом, пылала его вселенная, но последним откровением, истинным знанием, доступым навеки уходящим, Анакрет знал – не верил, а знал – что это не конец. Смерть старого родит новое. Род Элефтера устоит, потомки продолжат дело отцов, и вселенная – их вселенная – возродится снова, лучше и прекраснее чем была. Последняя мысль старого Анакрета была о сыне…

Анакрет, сын Лаофирона, уходил в царство Урвоса с горделивой улыбкой на губах.

***

Тяжело закашлявшись, Лаофирон обвёл взглядом собравшихся вокруг его ложа – да чего уж там, смертного одра. Сын, несколько друзей, умудрившихся дожить до такого возраста и не разучиться ходить, параситы, слуги, рабы… Переводя взгляд с одного знакомого лица на другое, старик раздумывал, всё ли сказал, ничего ли не забыл, остались ли ещё слова, на которые не жалко потратить последние, и оттого столь драгоценные, глотки воздуха?

– Вот ещё что, Анакрет, – прошамкал он, и сын с готовностью склонился к умирающему отцу. – Запомни, что я тебе скажу… запомни твёрдо… Времени мало, сын мой, относись к нему бережно. Живи каждое мгновение, как последнее, и не будешь горевать о нём, когда… – старик судорожно закашлялся после долгой речи, жадно хватая ртом воздух. – Не будешь горевать, когда у тебя не останется мгновений.

Анакрет почтительно кивнул, но, судя по лицу, не особо понял. Ничего, поймёт, мальчик хороший, не из глупых – единственный сын Лаофирона, переживший отца. Неласковы были бессмертные к роду Элефтера: трое братьев Анакрета погибли юными, так и не оставив потомства, ему самому уже за тридцать, а детей до сей поры боги не дали. Дождаться бы, убедиться, что боги милостивы, а там можно и помирать спокойно.

У входа началось какое-то возбуждённое движение, кто-то, неприлично громко для дома с умирающим, вскрикнул. Собравшиеся зашумели, зашевелились, точно потревоженный муравейник, и Лаофирон краем глаза увидел расплывшегося в нелепой улыбке сына, нежно держащего в руках маленький красный свёрток.

– Ну? – в слабом голосе старика на миг прорезалась та самая суровость, за которую его прозвали Кремень.

– У тебя родился внук, отец! – радостно воскликнул Анакрет. – Это мальчик!

Боги! Аэлин любведарительница, Осме хранительница чрева и все прочие, примите благодарность Лаофирона, сына Калиспа! Род не прервётся на нём, будет кому множить славу потомков Элефтера и чтить семейных богов. Теперь можно и на тропу всех смертных. Суровому Лаофирону хотелось запеть от счастья, но вместо этого он спросил:

– Как невестка?

– Здорова, господин, здорова, только устала! – радостно закивала Хлено, черноволосая, статная, крепко сбитая рабыня, назначенная младенцу в няньки. – Будет милостива Аэлин синеокая, и ты, господин, поправишься.

– Да уж, поправлюсь… – старик хохотнул сквозь удушающий кашель. – Вот что, Анакрет. Моя невестка родила мне внука, а тебе сына… За это велю отделить шестую часть серебра из твоей доли и присоединить к её приданому, дабы то была её собственность… Велю тебе ещё быть ей хорошим, достойным мужем, а сыну – достойным отцом… Не подведи – ни меня, ни их…

– Да,