«Наконец-то, додумался», – усмехнулся про себя старик. С улыбкой, столь редкой на губах Лаофирона-кремня, он принял из рук сына пищащий свёрток, и на него уставилось розовенькое, сморщенное личико, страшненькое, и в то же время безумно красивое. На руках деда малыш притих, словно осознавая всю важость мгновения. Затаив дыхание, Лаофирон прикрыл глаза, прислушиваясь к собственным ощущениям, пытаясь понять, услышать… Наконец, он выдохнул и промолвил, все оставшиеся ещё силы прилагая к тому, чтобы не запинаться, не сбиваться с мысли, не шамкать по-старчески:

– Хилон. Тебя зовут Хилон Элефтериад – мой внук. Да благословят тебя Аэлин алогубая, пышнобёдрая и все бессмертные, как я благословляю. Ввожу тебя в дом, представляю тебя предкам, посвящаю тебя порогу, храму и очагу. Ты принят.

– Мы свидетельствуем, что так произошло, – хором произнесли собравшиеся.

– Да хранят тебя боги и да сохранишь ты наш род, мой внук Хилон, – слабеющим голосом прошептал Лаофирон. Глупо улыбающийся Анакрет забрал у отца вновь запищавший свёрток, и старик с облегчением откинулся на подушки, закрывая глаза. Он отошёл через четверть часа, и имя внука стало последним словом, что он произнёс в мире смертных.

***

Чёрная пустота. Безграничное, безраздельное ничто. Полное отсутствие существования. В этом ничто чередою зарождаются образы. Они врываются в сознание неукротимым потоком, вытесняют его, замещают собой, чтобы через мгновение столь же стремительно исчезнуть, оставив яркое, почти вещественное воспоминание. Собственное я уступает место чужому, и чужое становится своим. Это он гордый старик, победивший в своём последнем бою и умирающий на полу отчего дома. Это он, чувствуя, как с каждым вздохом утекает жизнь, держит на руках собственного внука… Ощущение, не описуемое словами: держать на руках сморщенного розового младенца и понимать, что этот младенец – ты сам… А образы всё рвутся и рвутся сквозь плотину сознания: обезумевший от ужаса человек борется с разгневанным морем; смертельно раненый воин окровавленными губами улыбается не решающимся приблизиться врагам; посланник анфеархии хрипит от удушья, пытаясь дотянуться до кого-то невидимого, затягивающего шёлковую удавку, а перед глазами зловеще улыбается архенский сатрап; хрипит и тучный обжора, подавившийся утиной костью… Вся череда предков, достойных и недостойных, трусливых и отважных, молодых и старых. Образы рвутся и рвутся внутрь, смешиваясь в один, бесконечный калейдоскоп смерти, затягивая в себя, точно в чёрную воронку.

Откуда-то извне, из того, что некогда было жизнью, осколком воспоминания доносится голос жреца: «помни, зачем ты пришёл сюда…», «помни…», «держись своей цели…». Источающая неудержимое могущество фигура в чёрно-белом, правая рука держит песочные часы, левая – заносит серп. Голос – бесплотный, но проникающий в каждый атом тела. От него невозможно укрыться, его нельзя не услышать: «помни зачем пришёл…», «держись цели…» Может ли быть воля у того, кто уже умер? Любой философ, задай ему кто такой вопрос, поднял бы дурака на смех, но что тогда Хилон собирает в кулак, вспоминая, вспоминая, вспоминая… Помни, зачем пришёл… Держись цели… Помни. Это важно… Это очень важно… Помни… Держись… Важно, важнее всего…

Чужое воспоминание поглощает Хилона целиком.

***

Арталамед выглядел величественно – как и всегда. Казалось, этот человек был рождён и жил исключительно для того, чтобы олицетворять собою власть. Царская осанка, надменная массивная челюсть, поросшая густой рыжеватой бородой, грозный немигающий взгляд, то, как небрежно он ступил с украшенной золотом и павлиньими перьями колесницы на спину подбежавшего раба. Сколько царей сражается в этой глупой и никому не нужной войне? Пятьдесят? Сто? Но Царь меж ними один – или, по крайней мере, хочет, чтобы его считали таковым.

Выжженая солнцем, каменистая, чуть красноватая земля с проплешинами зелёной травы. Шумит море, скрытое высоким гребнем обрыва. Одиноко стоящие пальмы расплываются в дрожащем от зноя воздухе. Этал-Алапа или, как её называют эйнемы, Эталия – красивая, богатая, густонаселённая земля. Чужая земля. Земля, в которую они, незванные, пришли убивать.

– Ты знаешь, что делать? – Арталамед дёрнул головой, точно в тике. Видимо, это должно было означать приветствие. Элефтер представил себе выражение лица стоящего за спиной племянника Иофея, но предпочёл оставить царскую грубость без внимания.

– Привет тебе и почтение, царь Арталамед, – ответил он сухо, но не так, чтобы это можно было счесть оскорблением. – Да, знаю. Я встречусь с царевичем эталов и передам ему предложения Синода.

Солнце припекало, и великий царь изрядно взмок в своей тяжёлой, неудобной, но столь внушительной боевой броне. Отменный доспех: из лучшей бронзы, узорчатый и позолоченый, покрывающий тело от шеи до колен, точно короб. Когда Арталамед облекал им свою могучую бочкообразную грудь, надевал шлем с огромными рогами и брал в руку огромный бронзовый щит, казалось, нет на свете силы, способной сокрушить эту человеческую твердыню. Тускло поблёскивающая серая броня и гладкий щит Элефтера рядом с этим великолепием смотрелись совсем неброско, но некогда Арталамед сулил свой драгоценный доспех и десяток коней впридачу за один лишь невзрачный серый нагрудник. Элефтер не продал. Дары бессмертных стоят дорого, но дары любви цены не имеют.

Нежная кожа цвета утренней зари, вихрь чёрных волос, узкий овал вечноюного лица и бесконечно мудрый взгляд розовых глаз без зрачков, напоминающий, что его обладательница не принадлежит миру смертных. Аоста, Заря – младшая дочь светозарного Латариса и покрытой вуалью Эникс. Далеко на востоке, на самом краю света он, тогда ещё юный и отважный герой, покинувший родину ради подвигов, встретил её, а встретив, полюбил без оглядки. Полюбил так, как не любил и не полюбит никогда в жизни. В память об этой недолгой, но великой любви, ему достался чудесный доспех, выкованный её сородичем, Среброруким Оллом. Лёгкий и удобный, но копья из лучшей бронзы тупились, не оставляя на нём и царапины. Другим даром бессмертной стали сыновья-близнецы, братья-Элефтериады, Кретей и Лентей – два ражих молодца, что сидят сейчас дома в Анфее и обижаются на отца, не взявшего их на подвиги. Вот и пусть сидят. Элефтер, теперь уже зрелый муж, полководец-лавагет, блюститель трона малолетнего анфейского царя Филена, так и не взял жены, не завёл