но гораздо, гораздо больше, чем он думал, – а ему думалось, что пережито и без того немало, начиная со смерти его сестры Ирены, – и раздался тот телефонный звонок, которого боятся все родители, но не каждый его слышит, лишь немногие злосчастные, отмеченые, предопределенные, для которых в многочисленных языках не существует даже названия, но в еврейском оно, например, существует, shakul, производное от глагола shakal и буквально означает «потерять ребенка», и существует в арабском, thaakil, однокорневое, и в санскрите vilomah, что значит буквально «противный природному порядку», и существует в неисчислимых языковых вариантах африканской диаспоры, и в менее однозначном смысле существует даже в современном греческом языке, charokammenos, что значит «испепеленный смертью», в общем смысле относящееся к тому, кто находится в трауре, но используется исключительно для родителей, потерявших ребенка, но ведь об этом, о потере ребенка, раз и навсегда уже произрек один из оракулов в молодости нашего брата Марко, «вы знаете, что я потерял двух детей, / синьора, вы, по-моему, довольно беспечная дама», ибо, действительно, если вдуматься, то не видится большого смысла в факте потерять кого-то, когда кто-то умирает, то есть стать субъектом его смерти, я потерял свою дочь, я виноват в ее смерти, я допустил, что она умерла, я, я, я, это местоимение не имеет смысла, оно почти непристойно, когда умирает кто-то другой, но когда умирает твой ребенок, оно, к сожалению, приобретает смысл, ибо, как ни крути, за этим всегда стоит ответственность, если не вина родителя, который не помешал, как должен был, который не извернулся, не защитил, не предусмотрел, который позволил этому случиться и, значит, позволил умереть, и, значит, потерял сына или дочь, ну, в общем, раздался у нашего брата Марко телефонный звонок, который обнулил его жизнь, и было это после обеда, в воскресенье, осенью, и вся его жизнь, уже не раз обнуленная, обнулилась снова, разве что только в реальной жизни нулей не бывает, и действительно, Мирайдзин спала, лежа у него на коленях, и в то время, пока он пытался дышать, хотя это не получалось, он за несколько секунд стал shakul (но ему об этом из деликатности не сказали, хотя он прекрасно понял), он стал thaakil, он стал vilomah, он стал charokammenos всего за несколько секунд, и легкие не дышали, воздух казался раскаленной струей, живот – бездонной дырой, голова как барабан, – ближе к нулю человеческая жизнь не бывает, но проснулась Мирайдзин, открыла глазки и улыбнулась ему, ей месяц назад исполнилось два года, и вот так, просто проснувшись и улыбнувшись, сказала ему: дед, ты даже не думай, не надо шуток, дед, на свете есть я, ты должен выжить.

Взвешенный (2009)

Кому: Джакомо – [email protected]

Отправлено: Gmail – 12 апреля 2009 г. 23:19

Тема: Фотографии Летиции

От: Марко Карреры

Привет, Джакомо!

Представляешь, удалось пристроить мамин фотоархив! Подвернулся счастливый случай, и я его не упустил. Теперь мы с чистой совестью можем продать этот дом.

Заниматься мамиными вещами по сравнению с папиными было гораздо труднее, по многим причинам, и должен по правде сказать, я ими и не занимался: эти тысячи фотографий, на самом деле прекрасных, смущали и порой даже ранили меня; когда попадались портреты архитекторов и художников, с которыми мама сотрудничала, я задавался вопросом, которые из них были ее любовниками, и у меня каждый раз сжималось сердце, когда я видел всех этих людей, все эти таланты, весь этот бурливший вокруг нее мир, где для папы не было даже крохотного местечка. Правда, и его доблестные подвиги – коллекционирование «Урании», мелкое моделирование и макеты в натуральную величину – исключали мамино присутствие, но по крайней мере там никого не было, это был одинокий мир одинокого Пробо. В маминых работах, напротив, был целый мир мужчин, женщин, искусства, талантов, архитектуры, предметов, губ, сигарет, улыбок, разговоров, туалетов, обуви, музыки, пейзажей, и она с фотоаппаратом в руках была в центре всего этого, все это бурлило вокруг нее, все, там было все, кроме Пробо. Это меня и сдерживало. Думаю, я ревновал, ну или что-то в этом роде. Но видишь, как устроен мир, даже не занимаясь этим, я сумел пристроить ее архив. Место хранения – Фонд Дами-Тамбурини. Я понимаю, тебе ничего не говорит это имя, мне оно тоже ничего не говорило, пока случай не свел меня с самим Луиджи Дами-Тамбурини, сиенцем, наследником значительного семейного состояния, состоящего из недвижимости, земель, озера (!), плотины (!), но главное – небольшого, но преуспевающего инвестиционного банка и его Фонда, занимающегося иконографией двадцатого века. Дело было так: один знакомый пригласил меня поучаствовать в благотворительном турнире «Двойной детектив» в Кашинах, организованном на выставке моды в неделю показа новой мужской коллекции «Питти Уомо», и, как ты понимаешь, там было полно всяких знаменитостей и ловеласов, которые не умеют даже подбросить мячик, – а я возобновил регулярные тренировки, я в хорошей форме, и, что говорить, я силен и, следовательно, был приглашен на этот «Двойной детектив» для его технической квалификации. «Двойной детектив», если тебе неизвестно, – это парный турнир, в котором напарники перед каждым сетом выбираются по жребию, случайно. До полуфинала я добрался вполне легко, а вот в полуфинале мне достается этот Дами-Тамбурини. В пару, я имею в виду. Он ничего себе, сказать честно, хотя, надо признать, невероятный мазила, и несмотря на две тыщи пропущенных им мячей, мы побеждаем. В финале мы снова по жребию оказываемся вместе, и вот тогда это было сражение: соперники попались сильные, Дами-Тамбурини на сей раз пропустил меньше мячей, и мы выиграли финал. Он, Дами-Тамбурини, был на седьмом небе, благодарил Бога за то, что ему выпало два раза подряд играть со мной, и, чтобы выразить мне свою безмерную благодарность, пригласил меня на ужин в Вико-Альто, на свою виллу, возле Сиены, сначала один раз, потом второй, и во время ужинов расспрашивал обо мне, о моей жизни, рассказывал про свою. (Кстати, порасспросив у людей, я выяснил, что он гемблер и что та самая вилла, на которую он меня приглашал пару раз в месяц, превращается в подпольный клуб, но я ничего ему не рассказывал о своих былых пристрастиях.) В ходе наших бесед он поведал мне о своем фонде, который как раз занимается частными фотоархивами, коллекциями афиш, почтовых открыток, манифестов и тому подобным, связанным с искусством двадцатого века. Тогда я ему рассказал про архив нашей матери, так, для пробы. Он мне сказал, что лично фондом