Но удивительным было его решение задержаться, отправив Вайолет с дочками домой. Ввиду сложности ситуации он не мог обойтись без брата ни минуты, ибо оба, Пробо и Летиция, выразили желание не заканчивать свои дни в больнице, а остаться дома до последнего вздоха, что значительно усложняло дело. Да, впервые после стольких лет Джакомо снова попал под влияние своей прежней итальянской семьи, не имея поддержки новой, которую когда-то отправился создавать в Америке. Он старался подражать Марко, который в этом аду был словно в своей тарелке: он ездил с ним, сопровождая родителей на химию, занимался ими, пока Марко искал дневную сиделку-медсестру, помимо ночной, поскольку побочные эффекты на сей раз обострились у обоих. Он взялся заниматься родителями даже больше, имея в виду, что у Марко была еще работа, была еще Адель, поэтому тот отнюдь не проводил все время с Летицией и Пробо или, во всяком случае, не всегда был в их распоряжении. А вот Джакомо проводил с ними все время или, скажем так, всегда был в их распоряжении. Он покидал дом на площади Савонаролы только затем, чтобы удовлетворить их потребности: закупить еду, получить их лекарства в аптеке. Вечера проводил, заваривая им травяные чаи, смотрел телевизор, сидя рядом с Пробо или подсказывая Летиции решение судоку. Он прожил двадцать лет во Флоренции, но ему даже не пришло в голову встретиться с кем-нибудь из друзей юности, с какой-нибудь бывшей невестой, слегка развеяться. Марко с сожалением отметил, что брат даже не попробовал сойтись с Аделью, как ему бы хотелось и как он сам поступил бы на его месте, окажись рядом с племянницей, которую прежде никогда не видел. Джакомо выкладывался без остатка, ухаживая за умирающими родителями: настойчиво, не переводя дыхания, как на войне. И даже когда нашлась дневная медсестра, он продолжил делать им уколы, измерять давление, вследствие чего медсестра решила, что он и есть сын-доктор. В то же время он боялся совершить непоправимую ошибку и беспрерывно консультировался у брата, который как-никак был врачом: скажи на милость, что я могу об этом знать, я ведь окулист. Старый демон соперничества с Марко поджидал его в этом доме в течение всех этих лет и теперь беспощадно терзал.

Он спал в своей детской комнате, хотя «спал» – громко сказано, потому что стоило раздаться какому-то шороху из-за родительской двери, как он мгновенно материализовывался у их изголовья в любой час ночи, опережая ночную сиделку. Как-то раз он позвонил Марко около трех часов, перепуганный приступом дизентерии, который, как ему показалось, мог убить Летицию. Марко его успокоил и посоветовал положиться на медсестру, но потом решил одеться и сходить на площадь Савонаролы, чтобы посмотреть самому; когда тревога улеглась после принятия лоперамида, братья уселись в большой гостиной, в которой со времен их детства ничего не изменилось, и вскоре оказались в ничтожной малости от выяснения отношений и примирения, но эту малость надо было преодолеть; однако ни один из них для этого ничего не предпринял и никакого восстановления отношений не произошло. Такое случалось и позже, в те дни, когда в больнице Пробо и Летиция подремывали в своих палатах во время химиотерапии, а братья выскальзывали из палат в полутьму коридора: лучшей ситуации не придумаешь, чтобы высказать друг другу все, что они могли друг другу сказать, простить друг другу то, что должны были простить, и навечно закопать топор войны, но прошло уже столько времени, что – хотя отношения и оставались натянутыми – ни один из них уже не помнил, чем это было вызвано. Поскольку родители были больны, то все свелось к их давней размолвке, хотя заживлять надо было и другие раны: глядя на то, во что превратились отец и мать, как они таяли на глазах, лежа в своих постелях, нелегко было сказать почему, но Пробо и Летиция также несли ответственность за удавку, которую накинули на шею семьи, начиная с Ирены и далее.

Когда в конце января наступила передышка от химиотерапии, Джакомо неожиданно все бросил и вернулся в Америку. Он никогда не обещал, что останется на столько, на сколько понадобится, в университете у него были лекции и масса прочих дел, но его внезапный отъезд тем не менее показался неожиданным: он никогда о нем не говорил, и вдруг нате вам, с бухты-барахты уехал. Может, поэтому в доме возникло ощущение пустоты, что, впрочем, случалось и в прошлом, поскольку Джакомо был так создан, чтобы все бросать и оставлять после себя пустоту. Марко оказался в тяжелом положении, но в те же дни на него внезапно свалилась награда – неожиданное письмо от Луизы. Спустя почти четыре года, появившись из ниоткуда, она написала ему странное письмо, в котором рассказывала о верованиях ацтеков, согласно которым тех, кто погибал в бою, ожидала высшая награда – превращение в колибри. Но в начале письма она писала, что ей его не хватает, а в конце просила прощения за то, что «черт знает что натворила». Марко всю ночь без устали проворачивал в голове все скрытые смыслы этого письма и особенно последней фразы, но на следующий день решил, что с Луизой не приходится ломать голову, пытаться интерпретировать, пережевывая все заново, с Луизой все надо пустить на самотек, – или завязывать, как он думал, между ними случилось, а если не случилось, то как есть, так пусть и будет. Поэтому он ответил ей длинным и страстным, беззащитным письмом, не думая о причиненной ему четыре года назад боли, когда она внезапно отказалась от плана, придуманного четырьмя неделями раньше, – о да, еще как, они придумали этот план, ночью, на пляже Ренайоне, когда на спокойной поверхности воды отражались лучи рыболовных суден и огни фейерверка, вспыхивавшие где-то вблизи Ливорно, – начать совместную жизнь, создать большую семью, и предъявила ему странные обвинения в непреклонности и в том, что он перешел все границы, что за милю отдавало советами психоаналитика, а потом исчезла в Париже, забыла о нем и перестала писать, а в Больгери, в августе, три года подряд едва удостаивала его приветствием, на четвертый, последний, даже не приехала, ни на неделю, ни на день. Марко не думал об этом, не пережевывал жвачку, не поостерегся, а в очередной раз (который – третий? четвертый?) сдался и рассказал ей все о своей безумной жизни, о переполнявшей его любви, о грусти, о силе, об усталости, о приезде Джакомо, о его присутствии, таком необычном и знакомом, о пустоте, которую оставил его отъезд,