– Это точно, – согласилась Эльма. Она допила кофе. В животе у нее урчало. Но она не стала обращать на это внимание и вышла из кафетерия. Когда она вновь уселась за свой письменный стол, у нее в кармане начал вибрировать телефон. Номер, с которого звонили, никак не отдавался в ее памяти. И все же Эльма ответила. В последние недели ее телефон редко звонил, если не считать звонков от родителей или по работе. У нее стало складываться ощущение, что после недавних событий люди начали сторониться ее.

– Эльма?

Она сразу узнала собеседницу по голосу.

– Привет, Лаура. Чем могу служить? – Она сама услышала, какой у нее холодный тон. Отчужденный, словно голос принадлежит кому-то другому, а не ей.

На миг повисло молчание.

– Ах, Эльма… надо было мне раньше позвонить.

– Нет, что за вздор, у меня все нормально, – радостно проговорила Эльма.

– Я не верю, что так вышло. – Лаура замялась. – Я просто узнала, что ты уехала, и хотела дать тебе время… Может, это было неправильно с моей стороны. Для тебя же это было трудно, мне хотелось, чтобы я могла что-нибудь сказать…

Эльма замолчала. Она почувствовала, как в горле начал образовываться комок, и знала, что, если сейчас заговорит, ее голос дрогнет. Вот черт, какая-то она стала слишком чувствительная!

– Может, ты и не хочешь со мной разговаривать, но как бы то ни было. Когда ты будешь к этому готова, я буду рядом. Позвони на этот номер, Эльма. Когда угодно. – Ее голос звучал искренне. – Мне так жаль.

Эльма промычала в ответ что-то нечленораздельное и повесила трубку.

Ни одна камера наблюдения не засняла машину Эйрика в окрестностях Акранеса ни в субботу вечером, ни вечером накануне. Конечно, этих камер было немного, но все-таки было непохоже, чтобы Эйрик в тот вечер куда-то отлучался из дому. Также Сайвар попытался дозвониться до того юриста, но безрезультатно.

В конце концов он устал сидеть в офисе, под каким-то предлогом уехал, припарковал свою машину в порту и стал рассеянно смотреть на суденышки, тихо покачивающиеся у причала. Он подумывал заглянуть к брату, прежде чем придется возвращаться в полицию. Как и всегда, при мысли о брате его кольнула совесть. В последние дни он его недостаточно навещал. Обычно он ходил к нему каждый день, но в последнее время был попросту слишком усталым.

Расследование продвигалось медленно, и ему было трудно осознать, что же он, собственно, ищет. С момента обнаружения трупа прошло уже без малого пять дней, а единственное, что они выяснили – что Элисабет была не такая, как все, что у нее, судя по всему, было трудное детство и что она избрала замкнутый образ жизни. Но у нее все-таки был муж и двое детей, и она, наверное, была с ними счастлива. Чего нельзя было сказать о нем самом. Через пять лет ему стукнет сорок, а он до сих пор не женился и не завел детей. Более того: скоро ему грозит остаться совсем одному.

Он снова набрал номер адвоката и стал ждать.

– Добрый день! – раздался в телефоне женский голос.

Сайвар не ожидал ответа и вздрогнул. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, зачем он звонит.

– Сигюрпаутль Ханнессон на месте? – наконец спросил он.

– Сейчас он должен быть свободен, – ответила женщина со специфической певучей интонацией. Сайвар представил ее себе: алые губы, белая рубашка, волосы собраны в пучок. Все какое-то жутко наигранное.

Мужчина, взявший трубку, был начисто лишен всякой наигранности, он был и дружелюбен, и услужлив.

– Да, я слышал про Элисабет, – сказал он. – Просто ужас, если честно. Я следил за этим в новостях. А ведь не так давно она приходила ко мне, и из-за этого все это становится таким… ну, если так можно выразиться, реальным.

– Я понимаю, что вы должны соблюдать в отношении своих клиентов некую конфиденциальность, – начал Сайвар, – но мы знаем, что в прошлую пятницу у Элисабет была назначена с вами встреча. Мне хотелось бы узнать, явилась ли она на нее.

– Да, она сюда приходила, часов, наверное, в десять.

– Вы заметили что-нибудь необычное? Она была взволнована?

Адвокат задумался:

– На этот вопрос будет трудновато ответить. Не скажу, чтобы прямо уж так сильно взволнована… хотя, конечно, немножко подавлена, но… да, тут трудно будет сказать больше, не нарушив конфиденциальности.

– Понимаю, – ответил Сайвар. Он поблагодарил адвоката и попрощался. Было еще не поздно. У него еще оставалось время заглянуть в интернат, где жил брат, но почему-то в это место ему хотелось ехать в последнюю очередь.

– Я дозвонился адвокату, – рассказывал Сайвар. Эльма, сидевшая за своим столом, подняла глаза. – Он мало что мог сообщить, в силу конфиденциальности, но все-таки сказал, что когда Элисабет приходила к нему, то была очень подавлена.

Эльма кивнула:

– Вот мы и выяснили. В пятницу она уезжает из дома, звонит на работу и говорит, что заболела, а сама едет в Рейкьявик к адвокату.

– Вот именно, – сказал Сайвар. – Значит, она во всяком случае по собственной инициативе сказалась больной и поехала на ту встречу. А поскольку она скрыла это от мужа, значит, тот разговор с адвокатом как-нибудь его касался.

– Да. – Эльма ненадолго замолчала. – Хотя тот разговор вполне мог касаться чего-нибудь другого, что она скрывала, не обязательно связанного с мужем. – Сайвар сел напротив Эльмы и смотрел на нее. Эльма продолжала говорить, пытаясь не обращать внимания на то, что щеки у нее зарделись. – Где она ночевала в ночь с пятницы на субботу, мы не знаем, но я выяснила, что в субботу она посетила дом по улице Кроукатун. Тот самый дом, где когда-то жила со своей матерью.

– Она туда все-таки ходила?

– Да, и, по словам женщины, сейчас проживающей там, вела себя как-то странно. Особенно после того, как поднялась на чердак, где раньше была ее комната. Может быть, в этом доме произошло что-нибудь, что на нее повлияло.

– Что ты имеешь в виду?

– В той комнате на дверце шкафа на внутренней стороне странные следы. Я не берусь утверждать, но похоже на царапины. И на них потеки темные, как будто… да, как будто кровь.

Сайвар нахмурился.

– Это может… – начал он, но Эльма перебила:

– Я понимаю, что этому может быть бесконечное количество объяснений, но я подумала: а не рассмотреть ли нам что-нибудь кроме мужа. Ведь еще не выяснилось ничего, что указывало бы на то, будто он что-то натворил, и мы еще