Шрифт:
Закладка:
– А ты читала все эти книги, Нуша? – Я пролистывала первый том «Войны и мира».
– Не все, конечно. И не эту конкретно. Но я слышала о них с самого детства. Мой папа преподавал русскую литературу в Тегеранском университете до революции.
– Если все эти книги есть в вашей библиотеке, зачем тебе искать их?
– Ты разве видела, чтобы я хоть касалась этого твоего русского столба?
– Нет.
– Вот именно. Меня интересуют особые запретные книги, о которых ты даже не подозреваешь!
Она указала на стопки книг, названия которых я не могла понять или даже правильно прочитать имена авторов – книг вроде «Манифеста коммунистической партии» Карла Маркса и Фридриха Энгельса, на самом деле тоненького буклета, и книги об историческом материализме или прочих в таком же духе. Я всегда полагала, что художественная литература была самой впечатляющей формой письма и никогда не могла и представить, что двенадцатилетняя девочка может интересоваться книгами, которые мне казались невнятной тарабарщиной.
– О чем они? – спросила я.
– Мой брат просил найти и прочитать их.
– А как твой брат узнал об этих книгах? – Я обернулась, указала на русские книги и спросила: – И почему ты слушаешь его и читаешь те вместо этих?
– Можи, ты спросила разрешения своей мамы прийти в наш дом?
– Да. Она сказала, что можно.
– Значит, тогда я и расскажу тебе. Это длинная история. – Она бросила взгляд на свои часы и сказала: – Нужно взять несколько книг и уходить. Обед закончился.
Я по одной тайком вынесла с чердака «Войну и мир», «Анну Каренину» и несколько других романов. Я украла из маминого шкафчика для шитья несколько листов кальки и завернула в нее книги перед выходом с чердака. Книги я спрятала между туникой и подкладкой пуховика и застегнула его до самого подбородка. Мы выглянули с лестницы и удостоверились, что в холле школы никого нет, прежде чем выйти из здания актового зала. Когда мы дошли до класса, то притворились, будто взяли книги в библиотеке. Поскольку они были завернуты в бумагу, никто не подозревал, что мы стащили их с чердака.
Добравшись до дома, я вздохнула с облегчением. Я могла с удовольствием касаться страниц без того, чтобы пальцы синели от жгучего холода чердака. У меня было все время мира, чтобы погрузиться в истории без страха быть пойманной с поличным в стране запретных книг. Анна Аркадьевна заворожила меня. Я влюбилась в ее историю.
Во время общего собрания в декабре госпожа Задие пожаловалась на скорбное количество учениц, которые ходят на полуденную молитву.
– Мы заметили, что вы занимаетесь чем угодно, кроме посещения намаза. Мы не для того удлинили обеденный перерыв, чтобы вы бегали за мячом или непрестанно прыгали через резинку. Было сказано пророком – мир ему, – что лучшее, что может делать мусульманин в течение дня, – это молиться Аллаху. Я вижу, что вы бежите от молельного зала! С сегодняшнего дня мы будем напоминать вам о намазе азаном.
В тот день идти на чердак во время обеденного перерыва было неразумно. Впервые в жизни я решила присоединиться к полуденному собранию и молиться с имамом. Я сказала Нуше, что и она должна пойти. Она сказала мне идти, а она подойдет через несколько минут.
Белые стены в молельном зале призывали всех к молчанию. Арочные окна, выходящие на задний двор, впускали сквозь полупрозрачные шторы слабый свет. Позади имама на ковре скотчем были размечены ряды для учениц. Девочки топтались вдоль линий, пытаясь встать плечом к плечу. Почти все принесли на молитву цветастую чадру. Немногие постарались, чтобы чадра полностью покрывала их волосы. Некоторые положили перед собой кусочек коричневатой глины и упирались в него лбом, когда стояли во время молитвы на коленях. Возле двери была коробка с такими кусочками разной формы. Девочки, у которых не было своего, брали их из коробки. Зайдя в зал, я взяла кусочек в форме сердца и встала на цыпочки, пытаясь выглядеть Нушу в толпе. Я нигде ее не видела. Я подозревала, что она могла из упрямства пойти на чердак в одиночестве, даже в такой опасный день. Я заметила, что возле коробки с глиной стоит Ширин.
– Как у тебя дела, Можи? В последнее время тебя не видно в библиотеке, – радостным тоном сказала она.
– У меня все хорошо, госпожа Ширин. На переменах я занята уроками.
Она кивнула.
– Хочешь встать рядом со мной во время намаза?
– Конечно. С радостью.
Я следом за ней прошла в передний ряд. Едва девочки узнали ее, они расступились, освобождая место. Перед рядами молящихся было особое место под названием михраб. Оно было отведено для имама – чтобы тот стоял на коленях во время намаза и читал проповеди. Михраб был украшен персидским ковром тонкой ручной работы. Ширин встала позади него и пригласила меня встать рядом. Я втиснулась между ней и высокой девочкой, которая поправляла свою чадру.
– У меня нет чадры, – сказала я.
– Не переживай, – сказала Ширин. – У меня тоже. Но ты можешь прикрыть волосы и руки от локтей до запястий, и этого для намаза будет достаточно. – Она подтянула платок вперед, и из-под него выскользнула длинная каштановая коса. – Поможешь мне спрятать волосы под тунику? – У нее не получалось сделать это самостоятельно.
Ее волосы, будто вертлявая форель, пытались выскользнуть из моих рук, когда я пыталась засунуть их обратно под тунику. На тонкой коже ее шеи, прямо под линией роста волос, я увидела тонкий рисунок хной. Сложно было определить, что именно нарисовано, но мне показалось, что это хвост птицы, а ее тело – представилось мне – тянется по ее правому плечу и груди. Я была шокирована этим рисунком на шее Ширин. До этого дня я видела рисунки хной только на руках и ногтях Азры. Мне хна никогда не нравилась, и я не разрешала рисовать ей на моих руках. Но у Ширин был рисунок на шее, подробный – изящная птица, которую кто-то, должно быть, часами рисовал на ее груди.
Мы все стояли плечом к плечу в ожидании
