обычном подвале московского дома она бы, столкнувшись с подобными тварями и их бескрылыми родичами, сама бы оглушительно завопила. Но тут она научилась владеть собой и подавляла в себе страх, хотя порой он давал о себе знать. Несколько раз она хотела бросить все и отправиться домой, но упрямство в союзе с любовью к Максиму брали верх. И все продолжалось по-прежнему: вхождение в бетонный грот, переправа на лодке и одинокое ожидание на деревянной площадке.

В то же время она не хотела быть „пятым колесом“ и старалась активно помогать ребятам во всем. Ей даже два раза позволили совершить погружение, правда отплывать далеко от плота не разрешили – дно буквально было утыкано обломками железобетона с торчащими усами арматуры. В замутненной воде они представляли реальную угрозу для акванавтов, и потому ребята решили между собой не подвергать свою боевую подругу опасности пораниться о металлические штыри. В бассейне „Олимпийский“ плавать с аквалангом за спиной было куда приятнее, нежели в этой, созданной людьми, зловещей пещере с грязной водой, где перед стеклом маски иногда проскальзывали головастики, пиявки и комариные личинки – мотыли. Помимо страха, приходилось подавлять в себе чувство отвращения и брезгливости перед всей этой дрянью, которой было бы гораздо больше, если бы вода была теплее.

И вот томительному ожиданию подошел конец. Лосева поняла это, как только заметила пробивающийся сквозь толщу воды луч фонаря и всплывающие к поверхности пузыри углекислого газа. Пловцы возвращались. Марина встала на колени и, упершись руками в плавающий помост, стала смотреть вниз.

„Как только они вынырнут, я ради шутки назову их дуремарами, собирающими пиявок, – подумала она и улыбнулась, представив на миг реакцию ребят. – Или не стоит так им говорить, они ведь тоже острые на язык. А то обзовут Тортиллой. Нет, не буду. Надо их как-то иначе подколоть. А может, лучше будет подбодрить? Посмотрим, с какими физиономиями они вылезут. Если будут злые, то вообще и рта не стоит открывать – себе дороже“.

От булькающих лопающихся пузырей у самого края плота вода вскипела, и на поверхности почти одновременно появились две головы аквалангистов.

Глаза девушки округлились. Её сковал ужас. Крик застрял в горле, голосовые связки парализовало. Коротко остриженные волосы встали дыбом. По коже побежали мурашки. Душа сжалась до величины горошины, а сердце ушло в пятки. В этот момент Марину можно было сравнить с дочерью эфиопского царя Андромедой, принесённую в жертву морскому чудовищу.

На неё уставились две пары незнакомых глаз.

Глава двадцать шестая. Здесь есть кто-то ещё

Задонский смотрел на ручные часы через каждые две минуты. Стрелки словно прилипли к циферблату. Казалось, они не двигались. Николай Михайлович, дабы удостовериться в исправности механизма, подносил хронометр к уху несколько раз, но тиканье подсказывало ему, что с часами все в полном порядке. Время ползло черепашьим шагом.

Столичный бизнесмен принимался ходить по краю бетонного берега, возвращался в бытовку, но тут же выскакивал, боясь прозевать своих подчиненных, вновь мерил шагами узкую полоску суши, не спуская глаз с акватории подземного зала. Он напоминал болотную птицу, расхаживающую на стыке двух стихий и не решающуюся замочить ноги. Крутой лоб и крючковатый нос усиливали сходство с пернатым представителем фауны, а сложенные за спиной руки были подобны недоразвитым крыльям, неспособными поднять их обладателя в небо.

Задонский был в спортивном костюме и бейсболке, что придавало его внешности легкий оттенок игривости, так не вязавшейся к его имиджу властного человека. Того требовали условия. Тройка и галстук в подобной обстановке выглядели бы совершенно нелепо. От атрибута преуспевающего предпринимателя, „мерседеса“, тоже пришлось временно отказаться. Его поставили во дворе одного частного дома, хозяину которого за это заплатили. Мелькать московскими номерами на местных дорогах Николай Михайлович посчитал занятием ненужным, да и к тому же вредным. Отказавшись от собственного автомобиля, мужчины добирались до своего рабочего места попутными машинами, идущими из города по направлению к катакомбам.

Кое-кто утверждал, что до них можно было бы добраться и по канализационной системе прямо из центра, но Задонский этому не верил. Конечно, он знал, что под Калининградом существует его подземный антипод. Город без солнца имел свои улицы, переулки и площади – до сих пор происходили обвалы, и зияющие дыры на мостовых напоминали жителям о существовании в недрах земли неизведанного мира, полного тайн и загадок. Однако, как Задонский и его телохранители ни старались, им не удалось найти человека, который сгодился бы им на роль проводника в лабиринте подземных ходов и коллекторах канализации и водоснабжения.

Но зато они вышли на того, кто подсказал им, где найти некоего пенсионера, что когда-то работал в калининградской преисподней, да и к тому же отыскал какие-то интересные безделушки в катакомбах во время их разминирования, сразу после взятия Кенигсберга, и долго хвастал ими, пока не пропил. Это была большая удача. А звали старика Иннокентием Степановичем Грызуновым. Да, это был именно тот человек, кто в сорок пятом наткнулся на ящики с упакованными в них ценными предметами. Из рассказа фронтовика было ясно одно: он добыл только три одинаковые миниатюры и весьма выгодно, как он говорил, продал их какому-то парню из Москвы. Один из этих резных рельефных портретов, изображающий голову римского воина, попал к Задонскому, второй был продан с лондонского аукциона „Кристиз“, а третий исчез бесследно. По всей вероятности, эта деталь декора осела в Москве у какого-нибудь богатого коллекционера. Но этот столичный собиратель будет по сравнению с ним, Задонским Николаем Михайловичем, без пяти минут хозяином, казалось бы, навечно утраченной Янтарной комнаты, просто жалким Плюшкиным.

Задонский, втянутый в водоворот нахлынувшей фантазии, представил себя у жаркого камина, стоящего посреди отделанного янтарем помещения, на стенах которого играли блики пламени, пробуждая в балтийском золоте тепло застывшего солнца. Только августейшие особы могли когда-то позволить себе подобное. А чем он хуже царей? Ведь он почти уже заслужил именоваться избранным даже среди элиты.

Водная гладь заволновалась, забурлила и на её поверхности появились головы аквалангистов. Зыбкие грёзы, потревоженные звуками всплесков, тут же исчезли. Задонский пригладил ладонью редеющие волосы и почувствовал прилив сил. Ему даже почудилось, что он стал гудеть, как трансформаторная будка.

Акванавты вырастали из воды, двигаясь к берегу спиной вперед. Так было удобней. Их блестящие мокрые гидрокостюмы неотвратимо приближались. Слегка раскачивающиеся могучие фигуры выступили над поверхностью на одну треть. Головы, плечи, прикрытые дыхательными аппаратами спины – и вот между двумя исполинами из воды показался деревянный, размером с холодильник, ящик. Ныряльщики тащили его с трудом, он был объемист и