его лице было сконфуженное выражение.

– Надеюсь, ты не возражаешь, что я это рассказываю.

– Ничуть, – заверила она его. – Вы мой друг. Как и Мэри. Но мне очень жаль. Я хочу…

– Я перестал хотеть довольно давно, и этого было достаточно, я думаю…

– Мистер Качмарек?

Доктор вряд ли многим старше Руби подошел к ним, пока они говорили, и теперь стоял в нескольких футах от них.

– Да, я Уолтер Качмарек.

– Я доктор Бэнньон, – сказал он. – Вы ближайший родственник мисс Бьюканен? Ваше имя есть в ее удостоверении личности.

На лице Кача на миг появилось удивленное выражение, но он тут же кивнул.

– Да.

– Позвольте, я присяду? – сказал доктор и, не дожидаясь ответа, подтащил стул и плюхнулся на него – на его красивом молодом лице застыло выражение усталости.

– Как она? – спросил Кач.

– Боюсь, что неважно. У мисс Бьюканен множественные внутренние повреждения, трещина черепа, субдуральная гематома – разновидность травмы мозга. Когда ее извлекли из-под обломков, она была без сознания. Насколько я понимаю, она и другие пострадавшие на несколько часов оказались заваленными в подвале.

Ужас услышанного был почти невыносим. Ее подругу Мэри завалило обломками дома, и она лежала там одна, долго страдала одна. Руби посмотрела на Кача – его лицо исказила гримаса душевной муки, и она без колебаний взяла его руку и крепко сжала.

– Единственный способ лечения таких повреждений – хирургия, – продолжил Бэнньон, – но нам пока не удалось стабилизировать ее состояние. Если начать операцию сейчас, она почти наверняка умрет на операционном столе.

– Так вы говорите?.. – Кач запнулся.

– Я говорю, что состояние мисс Бьюканен слишком тяжелое для операции. Дело осложняется еще и мозговой травмой, которая, если она выживет, может сказаться на ее умственных способностях.

– Я не понимаю. Вы хотите сказать, что не в состоянии ее спасти?

– Мне очень жаль, но мне кажется, что лучше всего нам не вмешиваться. Ее повреждения слишком серьезны, и прогноз на выздоровление почти нулевой.

– Она еще жива? – спросил Кач почти шепотом.

– Да. Она без сознания, и я сомневаюсь, что она придет в себя. Но боли она не чувствует.

– Мы можем ее увидеть? – спросила Руби.

– Конечно. Ее переместили на кровать в палате, там есть место, вы можете посидеть. Я думаю, долго это не продлится.

В палате для раненых стояли полумрак и тишина, занавески вокруг некоторых кроватей были задернуты. Доктор Бэнньон подвел их к одной из медсестер и, прошептав последние извинения, исчез в коридоре.

– Меня зовут сестра Милн. Я пробуду здесь остаток вечера. Сейчас я проведу вас к мисс Бьюканен. Мы задернули занавески, чтобы у вас была хоть небольшая приватность.

На Мэри был больничный халат, и, если не считать бинтов у нее на голове, выглядела она почти как всегда – ни на лице, ни на руках ни ушибов, ни царапин. Она была укрыта как следует подоткнутым одеялом, и, если бы Руби не знала, что случилось с ее подругой, она решила бы, что Мэри просто спит.

В огороженном занавеской пространстве стояли два стула, Руби взяла один, подтащила его поближе к кровати.

– Садитесь, – сказала она Качу. – Возьмите ее за руку. Я знаю, доктор сказал, что она без сознания, но это не значит, что она не может слышать вас. Настало время, когда вы можете сказать ей все. Я буду ждать вас снаружи.

– Ты будешь неподалеку?

– Да, я буду рядом.

Она поплотнее задернула занавеску, чтобы никто не стал свидетелем прощания Кача, и отошла на расстояние, достаточное, чтобы не слышать, что он будет шептать любимой женщине. Она стояла, дрожа, не понимая, почему в больнице поддерживается такая низкая температура. Ведь пациентам наверняка нужно тепло.

Чьи-то добрые руки взяли ее за плечи и подвели к ближайшему стулу.

– У вас шок, – сказала сестра Милн. – Это вполне естественно. Посидите здесь, я вам принесу чая.

Она взяла кружку из рук медсестры, горячую, чуть не обжигающую ее пальцы, и попыталась сделать глоток. Но при такой дрожи в руках трудно было пить, не проливая.

– Выпейте, – подбодрила ее сестра. – Как только выпьете, вам станет получше.

Руби сделала глоток, и хотя вкус чая вызывал у нее отвращение, она почувствовала благодарность за его сладковатое тепло. По-видимому, больницам выделили дополнительный сахар для таких случаев.

– Будь у меня что-нибудь покрепче, я бы вам дала, – сказала сестра.

– Спасибо. Этого достаточно.

Она слышала голос Кача – бормотание, которое она не пыталась разобрать. Подслушивать его сейчас было бы по-настоящему подло. Она терпеливо ждала, пила чай, выпила даже сладковатую жижу на дне в надежде, что это придаст ей силы встретить то, что грядет.

– Руби?

Она в один миг пересекла палату.

– Да, Кач?

– Я закончил. Я… хотите посидеть с нами?

– Конечно. – Она взяла второй стул, перенесла его на другую сторону кровати, взяла подругу за руку, невольно залюбовалась красотой ее длинных, изящных пальцев.

– Она едва дышит, – сказал Кач.

Руби пощупала пульс на запястье Мэри. Пульс едва прощупывался, и если она что и ощущала, то лишь слабое покалывание, не больше. Они с Качем сидели, смотрели и слушали. Дыхание Мэри становилось все реже, и наконец она слабо выдохнула в последний раз.

– Кач, – прошептала Руби.

– Я знаю.

Слезы катились по его щекам, он уронил голову на кровать, его плечи вздымались в беззвучных рыданиях. Он слепо протянул руку, сжал холодные пальцы Мэри и нежно поцеловал ладонь.

Это была агония. Утрата. Любовь. И Руби уже ничего не могла сделать.

Не могла поблагодарить Мэри за дружбу. Не могла сказать, как восхищается ей, как ценит ее. В муке Кача она видела отражение собственной сердечной боли, потому что она тоже любила Мэри. Любила ее, как настоящего друга, каким и была для нее Мэри. Ее первый настоящий друг.

Он встал, его качнуло, и Руби бросилась к нему, чтобы не дать упасть.

– Я в порядке, – сказал он. – У тебя есть платок?

– Есть, хотя он немного мокрый.

– Неважно. – Он вытер глаза, сунул платок в карман пиджака, распрямил плечи. – Ну вот. Теперь я готов.

Руби и Кач планировали похороны и при этом вкалывали до изнеможения на работе. Вопрос о том, чтобы пропустить неделю, не стоял. И не в последнюю очередь потому, что Мэри пришла бы в ярость, услышав такую идею. Кач бóльшую часть недели провел у себя в кабинете, периодически выходил на летучки, которые неизбежно заканчивались слезами Нелл или криками Найджела, недовольного кем-то.

Поскольку Мэри никогда не выражала никаких желаний относительно своих похорон, было решено, что Кач и Руби попытаются устроить ее мемориал таким образом, чтобы ничем ее не оскорбить.

– Может, и, хорошо, что она никогда не высказывалась на