Шрифт:
Закладка:
Но, открыв дверь своей комнаты, она чуть не споткнулась о какой-то крупных размеров предмет, стоявший недалеко от двери. Пишущая машинка.
Она не могла сказать, сколько она там простояла, впившись взглядом в машинку, не отваживаясь присесть и приглядеться внимательнее.
– О, так ты ее нашла? – раздался голос Мэри.
– Да.
– Где ее Беннетт только ни искал!
Руби не ответила. Не могла.
– Ты мне не можешь сказать, что случилось? – спросила Мэри.
– Ты… ты заметила?
– Что произошло между тобой и Беннеттом? Ой-ой, не заметить это было невозможно. Вы только что улыбались друг другу, а в следующую минуту…
– Я виновата. Спросила его, почему он оставил службу в своем полку, и я думаю, он решил, что я в нем разочарована. Но я это не имела в виду. Ни капельки не имела. Я даже не знаю, чем он занимается, как же я могу быть разочарована. А теперь он ушел, и я даже извиниться перед ним не могу или поблагодарить за машинку.
Она потерла глаза, смахнула с лица свои дурацкие, дурацкие слезы. Когда она плакала в последний раз по какому-нибудь поводу?
– Позвони ему. Он сказал Качу, что не уедет до утра. Он, наверное, сейчас дома. Позвони ему домой.
– Я не могу.
– Можешь, – настаивала Мэри. – Жизнь слишком коротка, чтобы оставлять недосказанности. Если ты сделала ему больно, если ты хочешь исправить то, что сделала, позвони ему сейчас. Вот – возьми. – Она протянула Руби лист бумаги с записанным на нем карандашом для рисования музыкальных нот номером телефона.
– Откуда это у тебя?
– Кач только что дал. Мы оба чувствовали, что он тебе может понадобиться.
– Спасибо. Я… я, пожалуй, позвоню ему сейчас.
Телефон находился в нише на первом этаже, когда-то там, вероятно, была кладовка или что-то в этом роде, а теперь стоял столик и табуретка, на случай, если разговор затягивался больше, чем на минуту-другую. Руби быстро, чтобы не успеть передумать, набрала номер Беннетта.
– Чансери 8015.
– Алло? Это Беннетт.
– Это Руби.
Руки у нее дрожали, но ей каким-то образом удавалось говорить ровным голосом.
– Извините, что беспокою вас. Я знаю, что поздно. Я только… Мэри дала мне ваш телефон. Я хотела поблагодарить вас за машинку.
– Не за что, – сказал он ровным, без всяких эмоций, голосом.
– И еще. Я прошу у вас прощения. То, что я наговорила вам сегодня, было лишним. Я не знаю, чем вы занимаетесь, это очевидно, но я абсолютно уверена, вы делаете важную работу. Это не вызывает сомнений, потому что иначе вы бы не занимались тем, чем занимаетесь. И я так, так…
– Руби, – сказал он.
– Да?
– Я тоже прошу у вас прощения. Я… если говорить о моем решении покинуть часть, то это для меня больное место. Если бы я мог сказать больше, я бы сказал. Но пока это невозможно. Я не должен был уходить, не попрощавшись. – Наступила пауза, словно и он тоже нервничал. – Вам понравилась машинка? Это одна из таких разборных моделей. И она должна быть легче вашей прежней.
– Она идеальна. Но, наверно, такая дорогая…
– Не надо об этом. Просто не надо. Я долго искал эту чертову штуковину, так что берите ее. Вы меня поняли? Мне она ни к чему – я так и не выучился печатать. Так что берите, пользуйтесь, а если кончится лента, дайте мне знать. Договорились?
– Да, – ответила она и вдруг обнаружила, что снова способна улыбаться.
– Я, пожалуй, попрощаюсь с вами. Завтра рано вставать.
– Вы позвоните, когда вернетесь в Лондон?
– Да. Спокойной ночи, Руби.
Она положила трубку на рычаг и тихо отправилась в свою комнату, потому что еще не готова была вернуться в гостиную. Машинка стояла на том месте, где она ее оставила. И только теперь, нагнувшись, она увидела записку, которую он напечатал ей.
Руби
с моим почтением
– 15 –
Июль 1941
В этот день на работу опоздали почти все. После многих недель, на протяжении которых небо было чистым, а ночи – спокойными, бомбардировщики вернулись, и, хотя нынешний налет был не так ужасен, как майские бомбардировки, ущерб был нанесен достаточный, чтобы посеять утренний хаос в работе транспорта. Налет стал потрясением для многих, потому что случился, когда все уже решили, что Блиц закончился, хотя правительство и предупреждало всех, что нужно быть начеку.
Бомбардировка продолжалась всю ночь, и сигнал отбоя дали почти что с рассветом, а когда наступило утро, оказалось, что на улицах лежат невзорвавшиеся парашютные бомбы и шипящие зажигалки. Руби пришлось идти обходным маршрутом, чтобы добраться до работы, а, придя на место почти к девяти часам, она обнаружила, что офис пустует. Даже Ивлин, которая каждое утро вставала с рассветом, чтобы успеть добраться из Илинга, и никогда-никогда не опаздывала, позвонила Качу и сказала, что в соседнем саду лежит бомба и она должна дождаться приезда команды разминирования.
Время шло, коллеги приходили один за другим, все, кроме Мэри. Прошел обед, а она так и не появилась.
– Я звонил ей домой, но она не ответила, – озабоченным голосом сказал Кач. – Даже для нее это слишком поздно.
– Может быть, тогда заглянуть к ней домой? – предложила Руби. – Может, ей не по себе, и она не хочет вылезать из кровати, даже чтобы ответить на телефонный звонок. Она говорила вчера, что, кажется, простудилась.
– Да, возможно, что и так. Я зайду к ней.
Прошел час, еще один. Квартира Мэри находилась на Игл-стрит близ Хай-Холборн, менее чем в миле от офиса журнала. Кач мог добраться туда максимум за полчаса. Почему же он не позвонил, не сообщил, что случилось?
Руби ждала, волновалась, пыталась работать, новостей все не было. Наконец, часам уже к шести, когда все собирались домой, зазвонил телефон на ее столе.
– «Пикчер Уикли», Руби Саттон слушает.
– Это Кач.
– Где вы? Нашли Мэри? Все ли в порядке?
– Я в больнице Университетского колледжа. Мэри… Бомба попала прямо в ее дом. Ушло немало времени… чтобы откопать ее.
– Нет. Нет, это невозможно…
– Ее увезли. Мне пришлось взять такси и ехать следом. Я… я только что приехал сюда, мне никто ничего не говорит.
– Скажите мне, где это. Я сейчас же приеду.
– Приемный покой для раненых. Я буду там. Или где-нибудь поблизости.
Она выбежала из офиса через несколько секунд, даже не дав себе труда проверить, остался ли
