это сделать. Если Гитлер нанесет удар по нам напрямую.

– А если он этого не сделает? – спросила Мэри. – Если ничего не изменится?

– Тогда нам придется и дальше держаться, – сказал Беннетт, – и молиться о том, чтобы русские разобрались с Гитлером, как они разобрались с Наполеоном.

– И до этого времени мы должны не замечать недостатков нашего общества? Ты думаешь, мы должны «держаться», используя твою терминологию, а на все остальное закрывать глаза? – возмущенно спросил Кач.

– Нет. Конечно, не должны. Но нам нужно понять, что никакое послевоенное планирование нам не поможет, если мы проиграем войну. Победить в войне – вот единственное, что сейчас имеет значение. – Хотя Беннетт сказал это довольно спокойно, его темные глаза смотрели взволнованно. Он либо очень радовался, либо очень сердился. Возможно, отчасти и то, и другое.

Лицо Кача покраснело, как это с ним происходило, когда ему не удавалось найти убедительный аргумент. Он подтолкнул локтем Вай в надежде, что она поймет намек и переведет разговор на другую тему, но та только сказала «ой» и продолжила есть.

– Спросить у Джесси, есть ли что-нибудь на десерт? – громко спросила Руби.

– Ты под десертом имеешь в виду пудинг?

– Да, Мэри. Прошу прощения. Пудинг.

– Конечно, пудинг будет, – сказала Ванесса. – Джесси сделала свой фирменный на одном яйце. И к нему есть остатки компота из ревеня.

Это отвлекло внимание мужчин, и они стали говорить о ревене. Кач считал, что ревень великолепен, Беннетт же заявил, что ревень отвратителен. С этого момента разговор медленно стал скатываться под гору.

– Они всегда так спорят друг с другом? – спросила Руби у Ви.

– Почти всегда. Кач встает в позицию, а Беннетт атакует, и пошло-поехало. Им обоим это нравится, в особенности Беннетту. В нем говорит барристер. А ты почему спрашиваешь?

– Наверное, потому, что никогда раньше не видела их вместе. Или не видела, чтобы они общались продолжительное время. Я понятия не имела, что они ведут себя, как… хм…

– Тридцатитрехлетние школьники?

– Да. Вроде того.

После обеда сестры отправились вниз, помогать Джесси мыть посуду, а Руби присоединилась к остальным в гостиной. Ванесса категорически отвергла предложение Руби помочь, сказав, что она уже и без того немало поработала.

И Руби уселась на диван ровно на то место, где сидела раньше, и постаралась не думать о том, как остроумен и убедителен был Беннетт за обедом. Такой человек, как он, умный и талантливый, явно расходовал себя зря, сидя за столом в каком-то непонятном министерстве. Он должен был бы работать в кабинете министров, или готовить совершенно секретные военные операции, или давать советы премьер-министру по чувствительным дипломатическим вопросам.

Но, с другой стороны, она знала: он и без того уже занят всеми этими делами.

– Вот вы где, – сказал Беннетт, подсев к ней со смущенным выражением на лице. – Я за обедом вас почти не видел. Нужно было поменяться местами с Качем. Он не человек, а гора.

– Слушать вас двоих было одно удовольствие. У вас всегда идут такие горячие споры?

– Почти всегда. Мне нравится не давать ему спуску.

– Я знаю, вас нельзя спрашивать о работе, – сказала она, с трудом сдерживая волнение, – но вам иногда не хочется вернуться в вашу прежнюю часть? Где она теперь?

Его глаза тут же погрустнели.

– Дислоцирована на южном побережье.

Поняв, что уточнять он не собирается, она неловко продолжила:

– Вам никогда не хочется снова быть со своими друзьями? Вместо… вместо того места, где вы работаете теперь?

Он ответил не сразу, посидел некоторое время, устремив взгляд в какую-то точку неподалеку.

– Нет. Уже не хочется. А почему вы спрашиваете?

– Ванесса сегодня сказала… она… она сказала, что вы были в Дюнкерке. И вас наградили Военным крестом.

– Да.

– Вы не возражаете, если я спрошу вас – за что?

Он покачал головой:

– Я не возражаю. Только… в этом нет ничего особенно героического. Просто я оставался на берегу дольше, чем следовало. Я хотел убедиться, что все мои люди эвакуированы. А потом…

– Да?

– Нас к тому времени осталось не много, а снаряды падали, словно какой-то чудовищный град. Нескольких моих ребят ранило. Я донес их до судна. Времени ушло немало, и некоторые из них погибли, когда мы были уже в пути. Но я сделал, что мог.

– Я понятия не имела… – восхищенно проговорила она.

– Это немного неловко, ей-богу. Восторги и все такое. Сотни людей делали то же, что и я, но по какой-то причине их действия не были замечены. Ну, вы знаете, как это случается. Я очнулся, когда меня притащили к королю.

– А потом? Почему вы ушли из части и стали работать в этом бюро или что оно там такое? Ведь вы беспокоились за своих людей. Почему же не остались с ними?

– Потому что меня попросили взяться за другую работу. Все очень просто. – На секунду ей показалось, что он хочет добавить что-то, но он только покачал головой: – Извините. Я должен посмотреть, не нужна ли моя помощь девчонкам на кухне.

Он тихо, незаметно вышел из комнаты, а поскольку Кач, Ванесса и Мэри были заняты своим разговором в другом конце комнаты, она осталась размышлять в одиночестве. Зачем она давила на него? Она ведь тоже хранит свои тайны. Она знала, что это такое, когда кто-нибудь начинает доискиваться до правды.

Не следовало ей приставать к нему.

И она не знала ничего, ровным счетом ничего о его работе, ради которой он оставил активную службу и занял какую-то таинственную позицию в Межведомственном исследовательском бюро. Все знали, что повсюду в Англии есть какие-то секретные подразделения, разрабатывающие совершенно секретные проекты. Может быть, он работает за письменным столом, а может быть, распутывает козни высшего командования Германии. Она не исключала, что его вполне могли в прошлом году раз в месяц сбрасывать на парашюте на территорию оккупированной Франции. Просто не ее дело совать нос в эти дела и не в его власти давать ей ответы.

Она даже не могла объяснить свое любопытство какой-то неуместной журналистской кровожадностью, потому что прекрасно знала, что оно питается скорее чувствами, ни больше ни меньше. Она была вежлива с ним, но эта ее дурацкая влюбленность побуждала вызывать его на откровенность. Как будто обладание его секретами открыло бы ей и секреты его сердца.

Она все еще волновалась, переживала и изводила себя, когда несколько минут спустя он, смеясь, вернулся вместе с Вай. Он поговорил с Качем и Мэри, обнял Ванессу, поцеловал девочек, потом подошел к ней, поцеловал в щеку, не заглядывая в ее глаза, и вышел из дома в ночь.

Она каким-то образом выдержала еще полчаса пустого разговора – сидела, не в