уход привел бы к вынужденному закрытию лавочки, мы решили, что нам следует согласиться. Меня это совсем не радует, но я не вижу альтернативы. Он потащит журнал вправо – в этом можно не сомневаться.

– Я знаю. Он на летучках всегда недоволен, что Кач слишком либерален в своем подходе к статьям.

– Да. Не хочу, чтобы «ПУ» стал рупором консерватизма в том виде, как его понимает Найджел, – «ни шагу назад», «старая гвардия». Но долго это не продлится. По крайней мере, я на это надеюсь.

– А Кач – как он? Сумеет восстановиться?

– Надеюсь. Я должен верить, что он восстановится. Гарри будет за ним приглядывать, а Кач всегда любил дом в Эденбридже. Ему просто нужно какое-то время, чтобы прийти в себя. Он вернется. Я уверен.

– Хорошо. Это должно… в общем, так будет легче. По крайней мере, так мне кажется.

– Если вы почувствуете, что Найджел собирается опубликовать что-то такое, что может разрушить все созданное здесь Качем, вы должны сразу же дать мне знать. Вот мой рабочий телефон, если понадобится.

Беннетт сунул ей в руку визитку.

– Непременно.

– Если меня не будет на месте, оставьте сообщение у кого-нибудь из секретарей, и я перезвоню вам, как только будет возможность.

– Спасибо. Спасибо, что позаботились о Каче, и за…

– Не за что. А теперь, к сожалению, мне нужно уходить – извините, но с этим поделать ничего нельзя. А вам тоже пора приниматься за работу.

Он поцеловал ее в щеку – так мимолетно, что она почти не почувствовала прикосновения, вышел из кабинета и исчез, она даже моргнуть не успела.

Его визитка в ее руке вернула Руби с небес на землю. Она принялась с любопытством разглядывать карточку.

Капитан Ч. С. Беннетт

Межведомственное исследовательское бюро

Уэлбек 1966

Ничего, что пролило бы свет на его работу, но она и не ожидала, что обнаружит его тайну на прямоугольнике твердой бумаги. Она сунула визитку в сумочку, вернулась за свой стол в общем кабинете и приступила к работе.

Правление Найджела началось точно так, как она и предполагала, и хуже, чем надеялись дядюшка Гарри и Беннетт. Статьи, которые казались Найджелу слишком «мягкими», отправлялись в долгий ящик, включая и статью о женщинах-пилотах во Вспомогательном подразделении транспортной авиации, над которой Руби работала несколько недель. Он принес месячную колонку по военным делам, написанную секретарем по связям с прессой Военного министерства, и, кроме того, вернул страничку писем, не приняв во внимание возражения Руби – а она говорила, что журнальное пространство можно использовать лучше.

Хуже всего, что он не принял ни одного ее предложения и ограничил ее поле деятельности женской страничкой, которую учредил в конце журнала. Что же касается ее редакционной работы, то любые существенные исправления, которые она вносила в статьи Питера или в работы все более и более консервативных авторов, заполонивших страницы журнала, с ходу отвергались.

– Теперь, когда объем журнала сократился до шестнадцати страниц, – говорил он на летучках, – у нас просто нет места для той легковесной ерунды, которую любил Кач.

– А в какую категорию попадает «женская страничка»? – спросила Руби в первый раз, когда они разговаривали на эту тему. – Я предполагала, вы сочтете ее слишком маловажной для нашего нового серьезного журнала.

– Мы ее оставили в чисто рекламных целях, не больше. Больше всего мне бы хотелось убрать ее на время, но тогда что будете делать вы с Нелл?

В особенности недоброжелателен он был по отношению к Нелл, которая все чаще и чаще говорила, что собирается уволиться:

– Меня удерживают только опасения, что на новом месте будет не лучше. Если я уволюсь, Министерство труда наверняка отправит меня туда, где будет еще хуже. Шить парашюты, скорее всего, или наполнять взрывчаткой снаряды.

Они пытались вместе смеяться, потому что фиглярство Найджела иногда было забавным, в особенности, когда он кричал по телефону на какого-нибудь несчастного.

– Я начала вычеркивать дни в настенном календаре у меня дома, – призналась Нелл к концу октября. – Мы уже пережили шесть недель с Найджелом. Если Кач вернется в начале декабря, значит, половина этого кошмара уже позади.

– А если после его возвращения все останется так, как сейчас? – спросила Руби.

– Тогда я пойду работать на завод боеприпасов. Но я уверена, он вскоре вернется, а когда вернется, он все приведет к норме. Не вешай голову, Руби.

– Не вешай голову, Нелл.

Руби изо всех сил пыталась сотрудничать с Найджелом. Она сводила свою правку к минимуму. Она старалась, как могла, проявить свою точку зрения в статьях, которые попадали на ее стол, и многие из них были такими нелепыми и непродуманными, что скорее походили на сатиру, чем на серьезные материалы для публикации.

К концу октября он свела свою работу к роли корректора, который исправляет опечатки, но не более. Найджел наотрез отказался позволить ей сопровождать его к наборщикам или печатникам, а когда она стала возражать, говоря, что всегда сопровождала в таких случаях Кача, Найджел сообщил ей, что женщины там не приветствуются, и на этом поставил точку. Насколько она знала, вероятно, так оно и было, но это все равно ранило.

Что касается обложек, то при Найджеле они стали даже одиознее, чем статьи в журнале. Кач настаивал на том, чтобы оформление обложки было привязано к одной из статей, а фотографии, которые они использовали – всегда только фотографии, а не рисунки, – при Каче выбирались по своему качеству, а не по способности шокировать читателя.

Их первый выпуск с Найджелом за рулем журнала знаменовал резкий отход от их обычного направления. На обложке сияла крупная фотография двух загримированных танцовщиц печально известного Уиндмиллского театра[18], обрезанная так, что остались только их головы и очень глубокие декольте. Такая композиция создавала иллюзию, будто женщины совсем голые, что не исключалось на самом деле, поскольку «Уиндмилл» славился своими рискованными живописными сценами. Статья же по контрасту критиковала этот театр и другие ему подобные и называла их оскорблением «истинным британским ценностям».

Руби чуть не стошнило, когда прибыл сигнальный экземпляр. Она не стала разговаривать с Найджелом в присутствии всей редакции, а пошла следом за ним в его кабинет, швырнула сигнальный экземпляр на его стол, собрала все свое мужество и высказала все, что думает.

– Это самая лицемерная куча дерьма, какую я видела, и вы это знаете. Как вы могли? Кач будет в ужасе.

– Выбирайте слова, Руби.

– Да бросьте вы! Эта обложка – одна из самых непристойных фотографий, какие я видела! Но я бы не стала возражать, если бы вы подобрали к ней приличную статью. Что-нибудь, объясняющее, почему