– Послушай, – повторил Мистина и встал. – Разузнай, что к чему. А беды будем вместе избывать.

Выходя на крыльцо, где ждали бережатые и кони, Мистина был вполне доволен беседой. Ничего важного он пока не узнал, но если Острогляд хоть что-то услышит, едва ли ему удастся это утаить.

Глава 12

В тот же день, под вечер, Лют, с одним телохранителем проехав по узкой улице на Подоле, остановился у ворот, где висел большой пучок травы-полыни, и постучал. Дворик был невелик: изба, пристроенный к ней небольшой хлев, погреб и навес над летней печью. Еще два навеса были сплошь увешаны пучками разного былья: шло время сбора целебных трав, они сушились в тени, и во дворе бродил, мешаясь с печным дымом, пряный, горьковатый травяной дух. Сойдя с коня, Лют окинул взглядом длинные ряды полыни, чернобыльника, шалфея, чистотела и крапивы; усмехнулся про себя, вообразив среди них сушеных жаб, связанных попарно за лапки, но ничего подобного не нашел.

Старуха, следившая за горшком у летней печи, только глянула на него, двое-трое детей при виде богато одетых чужих мужчин забились за погреб. Оставив коня отроку, Лют уверенно, почти с хозяйским видом, вошел в избу. Там женщина его же лет терла что-то в ступе; увидев гостя, бросила работу, сдернула передник и торопливо оправила дергу и повой. Была она невысока ростом, тонка в поясе и пышна в груди, а округлое, довольно свежее лицо при виде этого гостя явило выражение задорного испуга. Взгляд Люта, обыкновенно острый, был пристальным и хищным. Не будучи человеком злым, он с юности по природе своей был ловцом, а в эту избу, хорошо знакомую, его сегодня привел поиск следа.

– Это не я! – сразу вскрикнула женщина, тревожно вглядываясь в лицо Люта округленными глазами. – Утробой моей и землей-матерью клянусь – ни сном ни духом! Я на жабах и чаровать-то не умею!

Лют едва не засмеялся при виде этого испуга и сел на лавку, не дожидаясь приглашения.

– Слыхала уже?

– Да кто ж не слыхал? По всем торжкам только и разговору…

– Ну, и что говорят?

– Напуганы люди. – Хозяйка, успокоенная его смехом, присела напротив, разглаживая на коленях бурую некрашеную дергу. – Бывает, знаешь, две бабы поссорятся из-за курицы какой, так трех покойников из дому вынесут, пока догадаются поискать, а глядь: на дворе корешок какой зарыт, или скорлупа яичная, или уголек в тряпочке, или еще что! А тут на первых в Киеве людей пытались порчу навести! Коли, говорят, сыскался такой могучий волхв, так он весь Киев изведет! К нам только и шныряют, просят наузов от порчи.

– Ну а что говорят – есть у нас такой волхв? На кого думают? Рассуди, Улеюшка, кому знать, как не тебе?

Улея задумалась. Она происходила из древлянского полона, двенадцать лет назад в великом множестве приведенного в Киев. Досталась она в награду Асбьёрну – хирдману из дружины самого Люта, по прозвищу Недорезанный: при первом набеге на древлянский Малин его ударили ножом по горлу, но, на его счастье, неопытный убийца не сумел достать до гривной жилы[58]. Обзаведясь женой, Асбьёрн поселился на собственном дворике. Когда народились дети, смотреть за ними взяли ничейную старуху, тоже древлянку, Забироху. Лет пять назад Асбьёрн умер, во время объезда по дань провалившись под лед и жестоко простыв, и с тех пор две женщины жили вдвоем. Забироха славилась среди соседей как повитуха и травница, и Улея, овдовев, стала перенимать ее умения. Лечение тем лучше дается, чем старше лекарка, но вдова считается достаточно близкой к Темному Свету, чтобы заговаривать недуги. После Асбьёрна Улее осталась скотина и немного серебра, но яйца, караваи, связки вяленой рыбки и мешочки репы, получаемые в благодарность за помощь, были вовсе не лишними. К тому же ей и нравилось что ни день видеться с людьми, ходить по домам, принимать у себя, и никто лучше нее не знал, что делается на Подоле. Лют Свенельдич нередко посещал Улею, чему никто из соседей не удивлялся: без мужа она осталась еще довольно молодой, и хоть была лицом не красавица, гибкий стан, ловкие и живые повадки делали ее привлекательной.

– Кто может порчу жабами наводить? – расспрашивал Лют. – Может, есть такой кто? Ты должна знать.

– Да много кто, это могута[59] известная. И Вертлява могла, и Назолка, и Плынь, что на выпасах живет, тоже могла. У боярина Станимира на дворе бабка есть, Будица, она про любовь хорошо делает: и свести, и развести может… Говорят, у них в роду все девки мужей находят ее трудами.

Лют слегка кивнул: на Станимировом дворе у Мистины имелся свой человек, не менее как тиун, получавший гривну серебра в год за то, что исправно доносил, о чем боярин разговаривает с домашними и с гостями. Но там, хоть и обсуждали находку жаб, дивились этому не менее прочих.

– На Векожитовой улице Хотобыл, старый хрен, охотник бесов гонять, – добавила Улея.

– Кому из них была нужда на моего брата и на Вуефаста чары деять? Кого мы обидели?

– Да не вы обидели, а заплатил им кто-то. А тут дело все в любви.

– В любви? – Лют в изумлении поднял брови.

С юный лет парень бойкий и лицом похожий на своего красивого брата, в любовных делах Лют затруднений никогда не имел, и для него было новостью то, что здесь могут понадобиться сушеные жабы.

– Бабы вот еще говорят: мол, одна женка Вуефастова сына хочет с невестой развести, чтобы он ее дочери достался.

– Что за баба? – Лют насторожился, хоть и знал, что это, статочно, полный вздор.

– Ну, известное дело, – несколько небрежно пояснила Улея, часто встречавшая обезумевших от безответной страсти парней и девок, – парень с одной девкой гулял, и на павечерницах, и на игрищах, все у них было сладилось, да отец ему запрет положил, велел по другую идти[60]. А у той девки мать – волхвита, она и хочет его от той другой невесты отбить и назад к своей дочери воротить.

– Что за люди? – Лют слегка нахмурился, чувствуя, что запутывается в девках, бабах и отроках.

– Вот этого не скажу, уж прости! – Улея поглядела виновато. – Не наши это все, не подольские, слышь, с гор! – Она со значительным видом показала глазами вверх, имея в виду не столько горы, сколько расположенные на них княжеские дворы и боярские. – Не нашего полету птицы! Были б наши подольские –