определенной претензией на благополучие и комфорт мусор не убирается вовсе, а отхожие места доведены до состояния, в которое нельзя поверить, если не видел его собственными глазами; малейшая попытка описать эту картину вызовет у читателя неизбежное отвращение. В результате с окончанием холодов и установлением оттепели жилые кварталы превращаются в рассадник заразы, а уровень смертности среди населения часто возрастает в два раза.

На окраине городка несколько киргизских семейств установили свои кибитки. Эти войлочные строения служат жилищем для кочевых племен, и те перевозят их на верблюдах с места на место. Одно из подобных пристанищ внутри было украшено толстыми разноцветными коврами и большими подушками самой яркой расцветки, на которых возлежали домочадцы. В центре этих апартаментов горел небольшой костер, и густой белый дым от него змеился кольцами вверх, где постепенно находил себе выход через нарочно оставленное в крыше отверстие. Прогоравшее дерево, а точнее, кустарник, называемый «саксаул» и в изобилии собираемый на просторах степи, чадил до того сильно, что у меня защипало в глазах. Женщин в кибитке, казалось, ничуть не пугало присутствие иностранца; они даже не пытались прикрывать свои лица, как это принято у других мусульманских народов. Наш визит со всей очевидностью доставлял им удовольствие, и, расстелив на земле дополнительные коврики, они предложили мне посидеть рядом с ними. Если честно, об их красоте сказать особенно нечего; со всяческим уважением воспринимая положительные отзывы мистера Мак-Гахана по адресу прекрасной половины Татарии, я все же не могу избавиться от мысли, что этот энергичный журналист либо слишком чувствителен, либо ему чересчур легко угодить, ибо луноликая девушка с толстыми красными щеками, наверняка являющаяся пределом совершенства для любого киргиза, не вполне соответствует моим представлениям о настоящей красавице. У большинства женщин здесь чудесные глаза и красивые зубы, но широта лица и размеры рта сводят на нет эти преимущества; к тому же местные девушки напрочь лишены грации, хотя в седле выглядят идеально.

Владельцем кибитки являлся пожилой мужчина в длинном коричневом халате, туго набитом ватой для сохранения тепла. Налив немного воды в огромный котел, подвешенный над огнем на треножнике, он занимался приготовлением чая, пока одна девушка раздавала по кругу изюм и сушеную смородину. Присутствующие весьма удивились, когда услышали от меня, что я не русский и прибыл из некой страны, лежащей далеко на закате.

– Anglitchanin, – сказал им Назар, и вся группа с вящей серьезностью повторила вслух это слово.

Один из юношей поинтересовался, привез ли я в их края также свою жену, после чего был сражен наповал известием об отсутствии у меня супруги, поскольку собравшиеся держались того общего мнения, что для счастия мужчины сей жизненный придаток необходим ничуть не менее, чем его лошадь или верблюд.

В сравнении с другими последователями Пророка у киргизов есть одно неоспоримое преимущество. Им дозволено видеть своих будущих невест и даже разговаривать с ними до окончания родительских переговоров об условиях сделки – за юную особу, как правило, берут сотню овец. Среди оседлых татар, не кочующих с места на место, подобная практика запрещена. У них мужчина, желающий приобрести жену, идет на значительный риск, не имея возможности заранее оценить ее внешность, наклонности и характер. На людях лицо девушки остается постоянно закрытым, а уж мужчинам о том, чтоб увидеть его, остается только мечтать. Мать жениха или другая родственница зачастую выступает брачным агентом и может спрятать своего подопечного где-нибудь за шкафом. Затем в дом якобы для знакомства с женщинами приглашается невеста, считающая себя в безопасности и открывающая наконец лицо. Таким образом у воздыхателя все же появляется шанс прикинуть, какую цену за нее можно отдать. После этого начинается торг, при котором родители юной дамы всегда запрашивают вначале намного больше, чем получают в конце.

– У нее глаза как у овечки, и еще она очень милая, – говорит мать невесты.

– Это да, – отвечает родственница, представляющая интересы жениха. – Глаза овечьи. Но где лицо как луна? И где бедра? Наше слово – двести рублей.

Далее торги идут своим чередом, пока рано или поздно участники не приходят к согласию, после чего без особых приготовлений свершается церемония.

– Тебе нравится в Казалинске? – спросил я у самой миловидной из девушек.

– Нет, – быстро ответила вместо нее пожилая женщина. – Нам всем лучше в степи.

С этими словами она бросила презрительный взгляд на дочь, все же предпочитавшую, как позже пояснил мне Назар, красотам природы и пустошам Татарии те немногие блага цивилизации, на какие можно было рассчитывать в Казалинске.

Простившись в кибитке с ее обитателями, я направился в заведение Морозова повидаться с молодым русским офицером, представленным мне накануне вечером. Знакомого своего я застал дома. Он занимал небольшую комнату совместно с другим офицером, прожившим здесь уже шесть недель в ожидании отправки в свой полк в Петро-Александровске и, судя по всему, не очень довольным темпами переезда, особенно с учетом того, что на обратном пути спустя еще шесть недель я застал его все там же – в Казалинске.

Их комната была обставлена весьма скромно. Вся мебель состояла из двух узких кроватей, нескольких снимков и французских цветных литографий на стенах, двух прочных стульев и парочки книг в придачу.

Офицеры явно обрадовались посетителю и возможности поговорить о Петербурге. Один из них немедленно выставил на стол бутылки с водкой и оказался очень удивлен факту моего безразличия к спиртному.

– Вы ведь не хотите сказать, что у вас в армии офицеры не напиваются? – воскликнул он. – Да единственное, зачем стоит жить, – это выпивка!

И тут же опрокинул в себя стаканчик.

Впрочем, главное затруднение этого вечера заключалось в том, чтобы разубедить новых друзей в моей будто бы связи с английским правительством, приславшим меня, по их мнению, за казенный счет.

– То есть вы могли провести весь отпуск в Петербурге, но остались там только на десять дней? Однако же это странно! – сказал старший из них, будучи абсолютно не в силах понять, как можно задержаться на столь краткое время в этом Элизиуме в глазах любого русского офицера.

Собеседник мой некогда служил в гвардии, но, как часто бывает в среде его товарищей, сильно поиздержался и угодил в долги. В итоге гвардию пришлось оставить ради назначения в Казалинск, где на тот момент как раз оказалась свободная должность; и с тех пор мой юный друг служил больше по полицейской части, разительно отличавшейся от его предыдущей стези в Санкт-Петербурге. Пребывание в здешнем форте, по его словам, отличалось отменной унылостью – почти никакого дамского общества и мало иных занятий. Вот в Хиве