в этом роде. Некоторым помогает успокаивать совесть, а ведь она не пустой звук, она, Артем, гложет, ох как гложет, если человек не совсем уж пропащий или не маньяк. А наш убийца точно не маньяк. Вот что. Надо разузнать в музыкальной среде, нет ли у кого-нибудь из музыкантов какой-то патовой ситуации, со здоровьем или с деньгами, может, тюрьма кому-то грозит. В общем, поискать мотив. Думаю, что, раз Ившин пустил эту особу к себе на порог, значит, знал ее, может, и не близко, но знал, или знал ее нуждающегося в деньгах родственника. Но это уже завтра, а сейчас в скупки и комиссионки.

Глава 15

Январь 1982 года.

Дачный поселок под Ленинградом

За дело Максим взялся тщательно. Начал с кабинета. Во-первых, здесь было теплее, чем на чердаке, во-вторых, чище и светлее, а в-третьих, именно здесь он и нашел камертон.

Он аккуратно вынимал с каждой полки по очереди все книги, перетряхивал их в надежде отыскать между страниц какое-нибудь письмо, записку или, может, еще один футляр с семейным сокровищем, а затем ставил на место.

Постепенно у Максима собралось несколько писем, парочка записок, список покупок, три открытки, поздравительная телеграмма, несколько коротких музыкальных набросков, чей-то давно устаревший номер телефона и вырванная из ученического дневника страничка с двойкой.

Все это он складывал в старую металлическую коробку, обнаруженную в чулане под лестницей.

За несколько часов Максим сумел тщательно и методично обыскать весь кабинет, все шкафы, полки и ящики, даже половицы проверил, нет ли тайника. Затем без особой надежды на успех заглянул в комнаты родителей, потом напился чаю, надел шапку, куртку и полез на чердак.

До чердака мамины руки еще не дошли, так что здесь все было как при прежних хозяевах. Несколько сломанных стульев, плетеное кресло с порванным сиденьем, точно такое, какие любят показывать в фильмах, снятых по произведениям Чехова и Островского. Несколько узлов, старомодное пальто с каракулевым воротником на вешалке, зацепленной за балку. Когда-то оно было заботливо укутано чехлом, но тот давно сполз на пол, и никто его уже не поправил. А еще тут был большой фанерный ящик, шляпная картонка, большая корзина, завязанная старым платком, сломанная игрушечная лошадка, такие раньше стоили жутко дорого. Максим в детстве мечтал о такой, но родителям она была не по карману. Видно, Щеголевы-Гудковские и вправду жили небедно. В общем, осмотрев фронт работ, Максим бесстрашно взялся за дело. Он без стеснения залез в карманы старого пальто, а что, может, там сохранилась важная записка? Но нашел только двадцать копеек денег, потом приступил к осмотру корзины, узлов и далее по списку. Поняв через полчаса, что жутко замерз, сообразил перетащить часть неосмотренных коробок и ящик вниз и уже в тепле, не спеша, продолжил работать.

На улице незаметно стемнело, спина побаливала от сидения в неудобной позе, но ничего ценного ему не попадалось. Одна чепуха. Оставался большой ящик, такой, в которых отправляют посылки. Надежный фанерный ящик, только очень большой. В нем, наверное, можно было белого медведя по почте отправить.

Ящик был битком набит бумагами. Очевидно, вдова композиторов сложила сюда весь семейный архив. Здесь были старые афиши, альбомы с вклеенными газетными вырезками, все они, за исключением нескольких, были посвящены творчеству Модеста Щеголева. Первого мужа Лариса Валентиновна определенно любила больше.

Затем пошли письма, открытки, телеграммы. Очевидно, композитор часто и много гастролировал и слал любимой семье весточки с гастролей.

Максим не поленился и прочел их все. Это были хорошие письма, полные любви, заботы и доброты. Чувствовалось, что семья Щеголевых была дружной и счастливой. Супруги делились друг с другом впечатлениями, мнениями, советовались, обменивались новостями, шутили, волновались, скучали, строили планы. От этих писем на душе становилось тепло и немного грустно, что такая семья разрушилсь. Несколько открыток и телеграмм, посланных семье композитором Гудковским, были обычными формальными отписками, лишенными каких-либо чувств или интимности. Они были написаны стандартным сухим языком, почти казенным. И приписка «Люблю. Анатолий» дела не меняла. Никого он не любил, и его, похоже, тоже не любили, потому и письма, и телеграммы не хранили, судя по датам, оставшиеся относятся к первым годам супружеской жизни Гудковских.

Отдельно от всех реликвий лежал пакет, обернутый в бумагу и перевязанный простой бечевкой. Максим почувствовал волнительную дрожь в кончиках пальцев. Он зубами развязал несколько мелких крепко затянутых узелков на пакете и высыпал на стол кипу конвертов. Чистых белых конвертов, не подписанных, без марок, но в каждый из них было что-то вложено.

«Модест! Дорогой мой, любимый мой, мне так тяжело! Если бы ты знал, как мне тяжело без тебя!» Максим с интересом перевернул листок – тысяча девятьсот шестьдесят пятый год. Если он ничего не путает, то к этому времени Модест Щеголев уже не один год покоился в могиле.

«Я все время пытаюсь говорить с тобой, и все время сама себя обрываю, боясь заговорить вслух. Вот, решила писать, так безопаснее.

Модест, Толя умирает. Ты знаешь, мы с ним поженились, я надеюсь, ты понимаешь меня и не сердишься. Когда тебя не стало, он очень поддержал меня, детей, стал нам опорой, лучшим другом. Мне показалось, что я полюбила его, мы поженились, это было ошибкой. Очень скоро наши отношения испортились, да ты и сам это знаешь, а потом…

Потом он признался, что убил тебя. Модест! Это было ужасно, это было самое страшное, что случилось в моей жизни, разумеется, за исключением твоей гибели.

Я столько лет жила бок о бок с твоим убийцей, и ради чего он убил? Почему, за что? На убийство его толкнули зависть, тщеславие, жажда славы и успеха. Он хотел завладеть камертоном. Он сказал мне, что ты бездарность и никогда бы не достиг успеха без него!

Я ни на секунду не поверила в эту чушь, но вот Анатолий верил и верит до сих пор. Даже умирая, он все спрашивает о камертоне.

Модест, узнав о том, что он сделал, я захотела его убить. Отнять его жизнь за то, что он отнял твою и сломал мою жизнь. Мне казалось это справедливым. Я даже придумала, как это сделать. Помнишь, у нас была банка яда на антресолях, ты достал, чтобы вытравить крыс на даче. Он так красиво назывался – «Раствор Клеричи». Им я собралась отравить Анатолия, но испугалась, поняла, что не смогу, да и Луша отговаривала. Она – единственный человек, кому я доверилась. Она поддержала меня, не дала совершить убийство. Что бы Анатолий ни сделал, как бы страшно ни было его преступление, уподобиться ему я не могла и просто спрятала камертон, потому что он был ему дороже всего на свете.

А теперь Толя умирает. Модест, врач сказал мне сегодня, что он умирает от отравления таллием, я не поленилась и зашла в библиотеку посмотреть, что это такое. Модест, это и есть раствор Клеричи, точнее, этот раствор делают из таллия!

Я вдруг испугалась, мне неожиданно стало мерещиться всякое. А вдруг я не просто хотела, а на самом деле отравила