– Не знаю. Но в гримерной Ившина еще имелись бутылки с питьевой водой, на случай если сам маэстро или кто-то из гостей захочет пить.

– Вариант с водой ненадежен и рискован. Откуда отравитель мог знать, какую именно бутылку откроет Ившин? Ему пришлось бы добавить яд во все бутылки и отравить кучу народу, – отмахнулся капитан. – Кто-нибудь умер из тех, кто бывал в гримерке у Ившина?

– Не знаю, – пожал плечами Артем. – Никто не выяснял. Сейчас же проверим, – поймав начальственный взгляд, заверил Артем и поспешил скрыться из кабинета.

Вот ведь, послал бог начальство, никогда не бывает доволен, сетовал на капитана Артем.

– Нет, я никогда ее не видел, – покачал головой Даниил Ившин. – Может, мама узнает.

– Нет. Я тоже не узнаю. Но знаете, это могла быть жена кого-то из музыкантов, когда-то игравших в оркестре мужа. Или его преподаватель из консерватории, или супруга преподавателя. Знаете, к Павлу часто обращались за помощью. Деньги на лечение, на лекарства, на операцию. Он никогда не отказывал.

– Анна Алексеевна, нам очень важно опознать эту женщину. Возможно, она последней видела Павла Владимировича живым.

– Я даже не знаю, чем вам помочь… Завтра похороны Павла. Мы хотели похоронить его рядом с матерью на Смоленском кладбище, он сам всегда хотел лежать рядом с семьей. Но губернатор настоял, чтобы Павла похоронили в акрополе Александро-Невской лавры, на литературных мостках. Там будет куча народа, бывшие коллеги, преподаватели консерватории, друзья, знакомые, и, хотя похороны не очень подходящее место для подобных расспросов, но попытайтесь, – предложила Анна Алексеевна.

По такому поводу Никита достал из шкафа свой парадный костюм, белую рубашку, галстук и, придав лицу уместное скорбное выражение, неторопливо перемещался среди скорбящих с зажатой в руке фотографией незнакомки.

– Простите, не знаю.

– Извините, не понимаю, почему этим надо заниматься на похоронах?

– Спросите у Николая Григорьевича, вон он стоит, может, он знает?

– Простите, господин полицейский, но это кощунство, на похоронах с такими вопросами!

– Нет, нет. Не знаю.

– Простите, впервые вижу.

Никита уже час толкался среди провожающих в последний путь великого музыканта современности и прочее, и прочее, стараясь не попадать в объективы телекамер и не привлекать к себе излишнего внимания, и все без толку.

Гражданская панихида проходила в фойе консерватории, народу собралась тьма-тьмущая. Понять, кто из них музыкант, а кто нет, было невозможно. Неясно даже было, кто лично знал покойного, а кто был поклонником его творчества. Хватало тут и зевак, и чиновников из мэрии и районной администрации, и студентов, а еще каких-то представителей благотворительных фондов, творческих союзов, и так далее и тому подобное. Хорошо еще, Артем согласился ему помочь, вон, тоже озабоченный, с какой-то старушонкой беседует.

– Слышь, Темка, я так больше не могу, – поймав за рукав Артема, оттащил его в сторонку Никита. – Народу куча, всех не опросим, к тому же половина покойника вообще лично не знала, да и злятся все, что мы на похоронах с вопросами лезем. Может, лучше на поминки поедем, там народу будет поменьше, наверняка только знакомые покойного приедут, там и порасспрашиваем, а? Может, заодно перекусить удастся на халяву, а?

– Давай. Я и сам уже одурел. Главное, не помню, кого уже спрашивал, а кого нет. Одна старуха чуть клюкой не огрела за то, что второй раз к ней полез, – горячо согласился с коллегой Артем. – Пошли отсюда, подождем на площади, когда народ к машинам потянется, подкараулим сына Ившина и спросим, где и когда поминки будут, а то придется сперва на кладбище ехать.

– Давай, парень вроде нормальный, наверняка против не будет. А пока пойдем хоть кофе выпьем, я тут на площади кафе видел. Народ с похорон потянется, и мы тут как тут.

– Знаете, поговорите с дедом. Возможно, он узнает эту женщину? – выслушав полицейских, посоветовал Даниил Ившин. – Только лучше не сегодня, а завтра, или давайте мне фото, я сам его спрошу. А может, и еще кого-нибудь.

На поминки приятелей не пустили.

Увы, ни дед Даниила, ни старые знакомые его отца женщину на фото не опознали.

– Гончаров, ты чего, под монастырь нас всех решил подвести? Что значит нет подозреваемых? И что, ни одного за это время не смогли за горло взять? – рычал на подчиненного полковник Дронов Петр Емельянович. – Ты, я смотрю, за место свое не держишься, может, в частные структуры решил переметнуться? Так я тебе так метнусь, мало не покажется! У меня пенсия не за горами, я на нее достойно хочу уйти, с благодарностями, грамотами и наградами, а не пинком под зад вылететь.

Мягкие начальственные наставления, направленные на повышение раскрываемости, поощряющие в кадрах инициативу, смекалку и творческий подход к делу, продолжались уже четверть часа, за время которых капитан Гончаров попеременно то краснел, то нездорово бледнел, то порывался немедленно написать рапорт об увольнении, то высказать начальству горячую и искреннюю благодарность за дельные советы и дружеское внимание к его работе.

– В общем, так, – гулко хлопнув по столу ладонью, вывел капитана из сосредоточенной задумчивости полковник Дронов. – Или ты через три дня выдаешь результат, или отправляйся в гипермаркет охранником работать. Все. Разговор окончен.

Капитан скрипнул зубами и, ничего не ответив, покинул кабинет, нежно прикрыв за собой дверь. Выволочек Александр Юрьевич не любил. Был он человеком гордым, с развитым чувством собственного достоинства, знающим себе цену. По праву считал себя крепким специалистом, заслуженно занимающим свое рабочее место. А вопли эти с запугиваниями… Что он, мальчишка зеленый? Что он, работать не умеет? Вот пошлет всех подальше, пусть сами с этим делом разбираются как хотят, посмотрим, что у них получится, зло усмехнулся капитан. Любопытно будет понаблюдать, как они без него справятся, особенно полковник Дронов. А то здоров учить, вот пусть сам следствие и возглавит, а мы посмеемся.

– Александр Юрьевич, тут вам Ившина Анна Алексеевна звонила, – заглянула в кабинет капитана секретарша Ксюша. – Вы у меня мобильник оставляли, а когда от Петра Емельяновича вышли, не забрали.

– Давай, – сердито буркнул Александр Юрьевич, и Ксюша, сунув ему мобильник, тут же убежала.

– Александр Юрьевич? Добрый день, – раздался в трубке взволнованный голос Анны Алексеевны. – У нас ЧП! Вы сказали звонить, если что-то случится.

– Да-да, разумеется. Так что же случилось? – садясь на край стола, взволнованно спросил капитан. Нестандартные происшествия в деле ему сейчас были ох как нужны. Он даже пальцы скрестил на удачу.

– У Павла пропал камертон! – с трагическим надрывом сообщила Анна Алексеевна.

И капитан Гончаров почувствовал, как с его лица стекла вся радость предвкушения, и лицо его стало понуро и вытянуто.

– А. Ну попробуйте поискать. Может, домработница знает, где он.

– Вы меня не поняли. Пропал золотой камертон, принадлежавший когда-то самому Чайковскому! Для Павла это была самая дорогая в мире вещь. Возможно, он был ему даже дороже семьи, дороже сына, – с некоторым сомнением и горечью проговорила Анна Алексеевна.

– Поподробнее! – мгновенно оживился капитан.

– Золотой камертон, выполнен из золота высокой пробы, сколько весит, не знаю, но граммов, может, триста? Но дело не в золоте. Этой вещи цены нет. Этот камертон принадлежал когда-то самому Петру Ильичу Чайковскому, а для Павла он был чем-то вроде талисмана. Он практически никогда с ним не расставался.