Но потом мы промокли. И пришло время снова выступать в поход.

Промокшие насквозь, под проливным дождём, марширующие теперь стали кем-то другими. Мы кряхтели, тяжело дышали, стонали, скользили. Постепенно я почувствовал, что решимость начинает ослабевать.

На кратковременной остановке на контрольно-пропускном пункте я почувствовал жжение на ноге. Сел на землю, стянул правый ботинок и носок, и кожа со стопы слезла вместе с носком.

Траншейная стопа.

Солдат рядом со мной покачал головой. Дерьмо. Ты не можешь продолжать.

Я был опустошён. Но, признаюсь, также испытал облегчение.

Мы ехали по просёлочной дороге. На соседнем поле стояла машина скорой помощи. Я, пошатываясь, направился к ней. Когда я подошёл ближе, медики подняли меня на открытую заднюю дверь. Они осмотрели мои ноги и сказали, что этот марш для меня окончен.

Я кивнул и упал ничком.

Моя команда готовилась к отъезду. До свидания, парни. Увидимся в лагере.

Но потом появился один из наших старших сержантов. Старший сержант Спенс. Он позвал меня на пару слов. Я спрыгнул через заднюю дверь и захромал рядом с ним к ближайшему дереву.

Повернувшись спиной к дереву, он заговорил со мной ровным тоном. Это был первый раз за несколько месяцев, когда он не кричал на меня.

Мистер Уэльс, предстоит последний рывок. Вам буквально осталось 6 или 8 миль — вот и всё. Знаю, знаю, твои ноги — дерьмо, но я советую вам не сдаваться. Я знаю, что вы можете дойти до конца. И вы знаете, что можете. Двигайтесь дальше. Вы никогда не простите себя, если не дойдёте.

Он ушел.

Я, прихрамывая, вернулся в "скорую помощь", попросил всю их ленту из оксида цинка. Я плотно обмотал ноги и засунул их обратно в ботинки.

В гору, под гору, вперёд, я продолжал, пытаясь думать о других вещах, чтобы отвлечься от боли. Мы приблизились к ручью. Ледяная вода будет избавлением, подумал я. Но нет.

Всё, что я мог чувствовать, — это камни, прилегавшие к оголенной плоти.

Последние 4 мили были одними из самых трудных шагов, которые я когда-либо делал на этой планете. Когда мы пересекли финишную черту, я начал учащенно дышать от облегчения.

Час спустя, вернувшись в лагерь, все надели кроссовки. В течение следующих нескольких дней мы слонялись по казармам, как старики.

Но гордые старики.

В какой-то момент я, прихрамывая, подошёл к старшему сержанту Спенсу, поблагодарил его. Он слегка улыбнулся и ушёл.

57

НЕСМОТРЯ НА УСТАЛОСТЬ, и немного одиночество, я светился изнутри. Я был в лучшей форме своей жизни, думал и видел яснее, чем когда-либо прежде. Это чувство мало чем отличалось от того, что описывают люди, вступающие в монашеские ордена. Всё, казалось, светилось.

Как и у монахов, у каждого курсанта была своя комнатка. В ней всегда должен быть безупречный порядок. Маленькая кровать должна была быть аккуратно застелена. Чёрные ботинки должны быть начищены, сверкая, будто от свежей краски. Двери комнаток должны быть всегда открыты. Даже если ты закроешь дверь на ночь, старшие сержанты могли — и часто это делали — войти к тебе в любое время.

Некоторые кадеты горько жаловались. Никакого личного пространства!

Я только смеялся. Личное пространство? Что это такое?

В конце каждого дня я сидел в своей комнатке, натирал ботинки, плевал на них, натирал до зеркального блеска, в который мог видеть свою остриженную голову. Независимо от того, в какое учреждение я попал, казалось, что трагически плохая стрижка должна была быть сделана первым делом. Потом я писал Челси. (Мне разрешили оставить мобильный телефон по соображениям безопасности.) Я рассказывал ей, как идут дела, говорил, что скучаю по ней. Затем я давал телефон другим курсантам, которые, возможно, хотели написать своим девушкам или парням.

Потом был отбой.

Никаких проблем. Я больше даже отдалённо не боялся темноты.

58

ТЕПЕРЬ ЭТО БЫЛО ОФИЦИАЛЬНО. Я больше не был принцем Гарри. Я был вторым лейтенантом Уэльским из "Блюз энд Роялз", второго старейшего полка британской армии, части домашней кавалерии, телохранителей монарха.

“Выпуск”, как они это назвали, состоялся 12 апреля 2006 года.

Рядом были па и Камилла, дедушка, Тигги и Марко.

И, конечно же, бабуля.

Она десятилетиями не присутствовала на выпускном параде, и её появление было невероятной честью. Она открыто улыбалась, когда я проходил мимо.

И Вилли отдал мне честь. Теперь он тоже был в Сандхерсте. Коллега-курсант. (Он начал после меня, потому что сначала поступил в университет.) Он не мог прибегнуть к своему обычному поведению, когда мы жили в одном заведении, не мог притвориться, что не знает меня — иначе это было бы несоблюдение субординации.

На один краткий миг Запасной оказался выше по рангу, чем Наследник.

Бабуля осмотрела войска. Когда она подошла ко мне, она сказала: О... привет.

Я улыбнулся. И покраснел.

За церемонией вручения наград заиграла песня “Auld Lang Syne”, а затем адъютант колледжа поднялся на своем белом коне по ступеням Старого колледжа.

Наконец, был обед в Старом колледже. Бабуля произнесла прекрасную речь. Когда день подошёл к концу, взрослые ушли, и началась настоящая вечеринка. Вечер серьёзной выпивки, хриплого смеха. Моей парой была Челси. В конце концов произошёл, так сказать, второй выпуск.

На следующее утро я проснулся с широкой улыбкой и лёгкой головной болью.

Следующая остановка, сказал я зеркалу для бритья, Ирак.

В частности, южный Ирак. Моему подразделению предстояло сменить другое подразделение, которое потратило месяцы на передовую разведку. Опасная работа, постоянно уворачиваться от придорожных самодельных взрывных устройств и снайперов. В том же месяце было убито 10 британских солдат. За предыдущие 6 месяцев — 40.

Я заглянул себе в душу. Я не испытывал страха. Я был предан делу. Я был полон нетерпения. Но также: война, смерть, что угодно, — всё было лучше, чем оставаться в Британии, которая была своего рода битвой. Совсем недавно в газетах появилась статья о том, что Вилли оставил мне голосовое сообщение, выдавая себя за Челси. Также опубликовали статью о том, как я обратился к JLP за помощью в исследовательском проекте в Сандхерсте. Обе истории, на этот раз, были правдой. Вопрос был в том, откуда газетам могли быть известны такие глубоко личные вещи?

От этого я стал параноиком. Вилли тоже. Я по-другому взглянул на так называемую мамочкину паранойю, посмотрел на неё совсем другими