Если не…Теперь я гораздо внимательнее присмотрелся к мамочке: никаких видимых повреждений. Она лежала ничком, снаружи, но в целом... в порядке. Лучше, чем в порядке. Её тёмный блейзер, сияющие волосы, сияющая кожа — врачи в больнице, куда её доставили, не переставали отмечать, насколько она красива. Я вздрогнул, пытаясь заставить себя заплакать, но не смог, потому что она была такой милой и такой живой.

Возможно, фотографии, которые утаил JLP, были более точными. Может быть, они показали смерть в более простых картинках. Но я не слишком внимательно рассматривал эту возможность. Я захлопнул папку и сказал: Она прячется.

Я запросил это досье, потому что искал доказательства, а досье ничего не доказывало, кроме того, что мамочка попала в автомобильную аварию, после которой она выглядела, в целом, невредимой, в то время как те, кто преследовал её, продолжали её преследовать. И это всё. Вместо доказательств, я получил ещё больше причин для гнева. В том маленьком кабинете, пока я сидел перед конвертом с надписью НЕ СГИБАТЬ, спустилась красная пелена, и это была не пелена — это была лавина.

53

Я НЁС НЕБОЛЬШУЮ СУМКУ, в которой лежало несколько личных вещей и гладильную доску стандартного размера, которую я небрежно держал под мышкой, как доску для серфинга. Так мне приказала армия. С этого момента мои рубашки и брюки не должны будут иметь ни одной складки.

Я умел пользоваться гладильной доской настолько, насколько умел ездить на танке, если не меньше. Но теперь это была проблема армии. Теперь я был проблемой армии.

Я пожелал им удачи.

Как и па. Именно он привёз меня в Кэмберли, графство Суррей, в Королевскую военную академию в Сандхерсте.

Май 2005 года.

Он стоял в сторонке и наблюдал, как я надеваю свой красный бейдж с именем "УЭЛЬС", затем регистрируюсь. Он рассказал журналистам, как он горд.

Затем протянул руку. Ступай, дорогой мальчик.

Фотосессия. Щелчок.

Меня определили во взвод из 29 молодых парней и девушек. Рано утром следующего дня, натянув новые боевые доспехи, мы вошли в древнюю комнату, которой сотни лет. Мы чувствовали запах истории — казалось, он исходил от обшитых деревянными панелями стен, как пар. Мы произнесли клятву королеве. Я клянусь в верности короне и стране…Парень рядом со мной ткнул меня локтем в ребра. Держу пари, ты говоришь "бабуля", а не "королева"!

Это был последний раз за следующие пять недель, когда он или кто-либо другой отважился пошутить. В учебном лагере не было ничего смешного.

Учебный лагерь — такое мягкое название для того, что произошло. Мы были доведены до предела — физически, ментально, духовно. Нас отвели — или потащили — в место за пределами наших возможностей, а затем немного дальше, солидная группа симпатичных садистов, называемых старшими сержантами. Большие, громкие, чрезвычайно мужественные мужчины — и всё же у всех у них были крошечные собачки. Я никогда не слышал и не читал объяснения этому и не могу рискнуть судить об этом. Я только скажу, что было странно видеть этих богатых тестостероном в основном лысых людоедов, воркующих со своими пуделями, ши-цу и мопсами.

Я бы сказал, что они обращались с нами как с собаками, за исключением того, что они обращались со своими собаками намного лучше. Нам они никогда не говорили: Вот хороший мальчик! Они лезли нам в лицо, кричали на нас сквозь облака своего лосьона после бритья и никогда, никогда не унимались. Они унижали нас, изводили, кричали и не скрывали своих намерений. Они хотели сломить нас.

Если они не смогли сломить нас, блестяще. Добро пожаловать в армию! Если они могли, то ещё лучше. Лучше знать, как это делается. Лучше, чтобы они сломили нас, чем враг. Они использовали самые разные подходы. Физическое принуждение, психологическое запугивание — и юмор? Я помню, как один старших сержантов оттащил меня в сторону. Мистер Уэльс, однажды я был на страже в Виндзорском замке, одетый в медвежью шкуру, и тут появился мальчик, который забросал мне гравием ботинки! И этот мальчик…это был ТЫ!

Он шутил, но я не был уверен, что мне следует смеяться, и не был уверен, что это правда. Я не узнал его, и уж точно не помнил, чтобы сыпал гравием на кого-нибудь из гвардейцев. Но если это было правдой, я извинился и надеялся, что мы сможем оставить это позади.

В течение двух недель несколько курсантов выбыли. Мы просыпались и видели, что их кровати застелены, а вещи исчезли. Никто не думал о них плохо. Это дерьмо было не для всех. Некоторые из моих товарищей-курсантов признавались перед отбоем, что боятся быть следующими.

Однако я так никогда не говорил. По большей части со мной всё было в порядке. Учебный лагерь не был пикником, но я никогда не сомневался в том, что нахожусь именно там, где мне предназначено быть. Они не смогут сломить меня, — думал я. Интересно, подумал я, это потому, что я уже сломлен?

Кроме того, что бы они с нами ни делали, это делалось вдали от прессы, так что для меня каждый день был своего рода праздником. Учебный центр был похож на клуб Н. Независимо от того, что делали с нами старшие сержанты, всегда, всегда был компенсационный бонус в виде отсутствия папарацци. Ничто не могло навредить мне там, где пресса не может меня найти.

А потом они нашли меня. Репортёр из The Sun пробрался на территорию и шатался вокруг, держа в руках фальшивую бомбу, пытаясь доказать — что? Никто не знал. The Sun сказала, что их репортёр, этот фальшивый фланер, пытался разоблачить слабую охрану учебного центра, чтобы доказать, что принц Гарри подвергается опасности.

По-настоящему пугающим было то, что некоторые читатели действительно верили в этот вздор.

54

КАЖДЫЙ ДЕНЬ, просыпаясь в пять утра, мы были вынуждены выпивать огромную бутылку воды. Бутылка была армейской, из чёрного пластика, оставшаяся со времен англо-бурской войны. Любая жидкость внутри имела вкус пластика первого поколения. И мочи. К тому же, это была тёплая моча. Итак, после поглощения такого количества воды, за несколько мгновений до того, как отправиться на утреннюю пробежку, некоторые из нас падали на землю и блевали этой водой.

Неважно. На следующий день приходилось снова глотать эту пластиковую мочу из той же бутылки, а затем выходить на очередную пробежку после рвоты.

О, этот бег. Мы постоянно бегали.