И Любава удивилась – когда они вышли под бдительные окна ее дома, мотоцикла нигде не было видно, и они чинно удалились по пыльным колеям, причем Саня держал ее под локоток.

Стоило им повернуть с улицы, как Любаву ослепил красный блеск.

– Садись, – сказал ей Саня и запрыгнул на свое место.

И очень удивился, когда Любава покачала головой.

– Как – нет?

– А куда везти собрался? – спросила она. – В кино?

Он поколебался немного и признался:

– Да нет, на речку… А чего? Жара такая! Искупаемся! Садись!

– Нет, – твердо ответила Любава и развернулась уходить.

И тут из-за калитки напротив высунулась растрепанная голова Наташки.

– А вы тут чего? – спросила она. – На речку? Я с вами.

– Ну, поедем втроем, – обрадовался Саня, – Люба, ты втроем-то ехать не боишься? Ничего не случится, я обещаю! Просто хочу искупаться, правда же…

Наташка с готовностью выскочила на улицу, пригладила руками подол платья.

– Куда едем? – осведомилась она деловито. – На поворот? Где песчаный пляж и никого?

– Куда скажешь, туда и поедем, – отозвался Саша.

И Любава сдалась. Наташкино присутствие все меняло – в самом деле, не пропадут же две здоровые девицы посреди белого дня?

И она запрыгнула на мотоцикл позади Сани, а он двинулся вперед, чтобы хватило места, съехав практически на бак.

– Держись.

Любаву обожгло. Она держалась сначала за его плечи, но дернуло так, что пришлось схватиться за талию, и тонкие горячие нити прошили ее от макушки до пяток, вибрация их нарастала, и нежное, стыдное, сокровенное терзало ее невероятным ощущением счастья.

Наташкины цепкие руки на своем животе она почти и не ощущала.

Ничего страшного не случилось – они купались у песчаной отмели, сначала стыдливо в сарафанах, потом Наташка скинула свой и понеслась в воду в одних трусиках, вздымая тучи острых сверкающих брызг, и вернулась мокрая, с вздрагивающими остроконечными грудками, задорная и бесстыдная.

Любаве было и радостно – чудесный день, чудесное, волшебное ощущение от его случайных касаний, от того, что волоски на ее руке легонько стронулись с его волосками, и от еле заметных колебаний возникали смятенные бури в ее теле.

Было и горько отчего-то – может, потому, что Наташка могла скинуть платье и бегать голой, а ей, Любаве, мокрое платье еле охлаждает пылающий живот, но она никогда-никогда не разденется вот так – никогда!

И когда Саня отлучился на минутку, Наташка наклонилась к ней и зашептала умоляюще:

– Любка, ты можешь уйти? Мне очень надо! Любочка, дорогая, хорошая, ну пусть у тебя будут дела, но ты уйди, пожалуйста! Тебе же он не нужен – ты себе любого в институте найдешь, а мне в моем ПТУ только станочники и светят…

Любава поднялась с травы, подхватила свои босоножки и зашагала прочь. Она знала, что на широком поле ее фигурка еще долго-долго будет видна с берега реки, и думала про себя, что если это ОН, то не остановит его раздетая Наташка, догонит он ее, Любаву, и тогда все случится правильно, по-хорошему, без бессмысленной обнаженки…

Но он ее не догнал.

Она шла домой больше двух часов. Солнце полностью высушило ее белье и платье, щеки и нос загорели до кирпично-красного цвета, черноволосую голову напекло. Но шла она спокойно: ей было нужно время, чтобы переварить случившееся, переосмыслить и понять, что показавшееся ей любовью – не любовь на самом деле.

– Как кино? – спросила бабушка, когда она вернулась и поставила босоножки у порога.

– Грустное, – ответила Любава.

Бабушка вздохнула.

– Сейчас только такое и есть. Киселя будешь?

– Нет, – ответила Любава, прошла к себе и упала на кровать без сил. Мягкая прохладная перина приняла ее, как сугроб.

Саня Эсэс встречался с Наташкой все лето. Каждое утро Любава слышала рев двигателя и видела, как она восседает за Сашкиной спиной на мотоцикле. Он даже купил ей шлем.

Наташкино счастье собирало множество завистниц, которым она демонстрировала подарки от приезжего «жениха» – серебряный браслет с подвеской-рыбкой, какие-то альбомчики для влюбленных и сумку из настоящей кожи и с меховой оторочкой – как у модели из глянцевого журнала, только купленную на городском рынке.

К Любаве она подходить почему-то побаивалась, а Любава на дружбе и не настаивала.

Закончилось лето, и раз в августовский вечер, расцвеченный звездами, как гирляндой, Любава выскользнула на лавочку перед домом – посидеть, подышать воздухом, теплым, словно море, ароматным, словно связка тропических фруктов. Над ней тревожно чернела рябина, днем вся алая от ягод.

Стукнула калитка напротив. Саня Эсэс словно поджидал Любаву.

Он подошел и сел рядом – и снова Любаву окатила волна смятения и жара предчувствия… чего-то волшебного, невероятного, чудесного!

Предчувствие было, но надежды больше не оставалось.

– Скоро уезжаю. Пришел сказать, что люблю тебя, – признался Саня. – Я ни разу не влюблялся с первого взгляда – а это он и был, и я думал, ты тоже почувствовала…

Любава молчала. Она не понимала и не хотела понимать.

Саня закурил. Оранжевый огонек его сигареты метнулся по дуге в его взволнованной руке.

– Я бы хотел тебя поцеловать на прощание, – сказал он. – Но не буду лезть – и все-таки охрененно жаль, что ты по девочкам. Наташка мне все рассказала… Дура-природа, вот же распорядилась, а?

И он хрипловато засмеялся. И вместе с ним засмеялась Любава. Она хохотала, уронив голову на сложенные руки, до слез.

– Если нужно будет что, звони, – сказал он ей на прощание и вручил листок с номером телефона.

– А как же Наташка? – спросила Любава, отсмеявшись. – Не женишься на ней?

Он покачал головой.

– Любви у нас не получилось. Хорошего тебе, Люба.

– И тебе, – сказала она.

И никогда больше не будил ее по утрам рев мотоцикла.

Наташка поплакала-поплакала и утешилась в объятиях водителя КАМАЗа, который поразил ее тем, что тридцать раз подтянулся на турнике. Любава как-то встретила ее, немного пьяненькую, в обнимку с любимым водителем, и Наташка, отцепившись от него «на минутку», отвела ее в сторону и прошептала с виноватым видом:

– Не сердись, подруга, что я Сане про тебя наговорила всякого… ну понимаешь: я там и сиськами свечу, и попой вот так… – и она показала, как делала «попой», – а он все на тебя и на тебя пялится, хоть ты и в платье… вот я и подумала – нужна тяжелая артиллерия, говорю ему, Любка наша лесбуха, вот и убежала, не может спокойно смотреть, как я тут голая плескаюсь…

– А он? – не удержалась от вопроса Любава.

– А он… вроде грустный стал, но немножко. А