Но, во-первых, мало кто решался ставить окна в зимний сезон. Во-вторых, оказалось, что за время любовной горячки Степан упустил источник основного заработка фирмы – два крупных тендера, которыми обычно занимался сам, а на текучке фирма еле сводила концы с концами.

А во-вторых, было бы наивным полагать, что отец не узнал бы об этой ситуации. В штате Степы, в самой верхушке, был кто-то из папиных ставленников – их было строго-настрого запрещено увольнять без личного распоряжения Самуила Ивановича.

С телефоном Степа спрятался в ванной – подальше от Ланы, распевавшей в гостиной мантры. Сердце холодело и ныло. Пришла пора расплаты.

– Хочу приехать к тебе на Новый Год, – вместо приветствия сказал Самуил Иванович, – готовь хлеб-соль, пусть Любава приготовит рульку, как я люблю, а ты – на фирме порядок наведи, ручки-карандаши по стаканчикам расставь, проинспектирую.

Он говорил добродушно, но Степа чувствовал, как трубка буквально истекает ядом сарказма. На лбу выступил пот, руки тряслись, и Степы только и хватило на то, чтобы смирно ответить:

– Да, папа.

Некоторое время он сидел в темноте на бортике ванны, сложив руки на коленях и повесив голову.

Полное смятение уступило место холодному прозрению: в конце концов, это хоть и строгий, но отец! И его можно упросить помочь, покаяться, мол, дурак, запустил фирму… но молод, глуп, исправлюсь, ты еще будешь мной гордиться!

Самуил Иванович, да под Новый год, да под любимую рульку, да под умоляющим взглядом любимой невестки – разве не простит сына?

Конечно простит! И денег у него довольно, чтобы рассчитаться со всеми работниками, пока никто из них не додумался еще подать на Степу жалобу в трудовую инспекцию… Придется, правда, опять обмануть людей – деньги будут только после Нового Года, но где ждали три месяца, там подождут и четыре или пять – им же самим будет страшно уходить, чтобы не потерять такую сумму!

Степан выбрался из ванной и предстал перед Ланой, окутанной дымом и ароматами масляных ламп. Она сидела на полу, на коврике, украшенном слоном, и водила стиком по краю мелодично гудящей чаши.

– Нужно серьезно поговорить.

Лана распахнула прекрасные глаза.

– Насчет Австрии?

– Нет.

Глаза закрылись.

– Ты должна уехать.

– Куда?

– Не знаю! Домой, к маме!

Лана снова открыла глаза. Стик в ее пальцах дрогнул и последним аккордом звякнул по краю поющей чаши.

– Вот как, – сказала она презрительно, – и почему же? Не сошлись характерами?

– Я люблю мясо, – уцепился за поданную идею Степан. – Без мяса у меня судороги в ногах начинаются.

– Я пожарю тебе курицу, – пообещала Лана и добавила равнодушно: – А уезжать не хочу. У тебя какие-то проблемы, Степа, я же вижу. Почему бы не поделиться со мной? Вместе мы бы их решили, и все стало бы на свои места.

Степа такого не ожидал. Он ждал скандала, упреков, но не предложения помощи. Но, может, он дурак и недооценивал эту женщину?

– Понимаешь, мой папа очень… однолюб и семьянин. Ему нравилась Любава. Он будет против нашего союза. Он собирается приехать на Новый Год. И я не знаю, как…

– Как меня представить? – Лана потянулась. – О боги, Комков, посмотри на меня – какой мужчина устоит? Твой отец – мужчина. И я умею с такими общаться. Он приедет на Новый год и через неделю не будет помнить, кто такая Любава вообще. У него будет единственная любимая невестка – Ланочка.

И Лана сделала такое милое капризное личико, что Степан ей поверил. В самом деле – разве папа не был ценителем красивых экстравагантных женщин?

– Да, да, – заторопился он, – это понятно… но мне еще нужно взять у него денег. Он может и не дать, если поймет, почему я так растратился… а он узнает – собрался проводить инспекцию фирмы.

– А почему твой папа будет инспектировать твою фирму? – подозрительно спросила Лана.

– Это его фирма! – в отчаянии признался Степа. – Я управляющий, все доходы мне, но она его! И я там кое-что натворил. Денег нет, у меня огромный долг… мне может помочь только папа.

– Значит, в Австрию мы не едем? – уточнила Лана.

– Ты что, дура? – рассердился Степа. – Не слышала, о чем я говорил?

– Это я-то дура? – возмутилась Лана. – Я, что ли, просрала деньги в чужой фирме? Я разве собираюсь клянчить у Санты на Новый Год денежный подарочек?

Она решительно поднялась, подскочила к шкафу и принялась методично выкидывать оттуда свои вещи.

– Я ухожу.

– Куда? – взвыл Степан, забыв, что он только что сам пытался спровадить Лану.

Выгонять человека легко, быть брошенным – совсем другое дело.

– Домой, к маме!

По воздуху летали Ланины крошечные трусики, лифчики соблазнительно большого размера, прозрачные кофточки и шарфы.

– Тебе нужны были от меня только деньги! – возмутился Степан.

– Да! – рявкнула Лана. – Да, Комков, деньги! И скажи еще, что я недостойна красивой жизни и что ты не был по уши рад, что я с тобой! За твои деньги ты получил все, о чем мечтал – а мечтал ты трахать красивую бабу с большими сиськами, поэтому и бросил несчастную Любку валяться в больнице! А я мечтала пожить по-человечески. Думаешь, ты парень высший сорт? Ты посмотри на себя! Разжиревший трупоед! Жалкий папенькин сыночек!

На пол прилетела увесистая стопка джинсов, следом полетели сумочки.

– А любовь? – спросил Степа. – А как же карма?..

– Карма – это сука, – ответила Лана. – Вызови мне такси, Комков. Запихаю барахло в пакеты и минут через пятнадцать готова на выход.

В такси она никак не могла успокоиться и все презрительно фыркала себе под нос. Это на что Комков надеялся? Что она, Лана, будет, как Любка, растить из него успешного мужика? Утешать, сопли вытирать, в долги с ним влезать? Что она, Лана, будет его под жопу толкать, подбадривать и мотивировать? Нет уж! На это способны только идиотки-жены.

Мужик должен быть са-мо-дель-ный!

Которого никуда пихать и мотивировать не надо. А этих жалких неудачников – на свалку. И смотри какой наглый! Растопырил павлиньи перья! Я, мол, устал от жены, она не соответствует моему статусу…

Какой у тебя статус, утырок? Папкина сыночка-корзиночка?

Чао.

Не видать тебе больше Ланы Калмыковой, как своих ушей. Жизнь коротка, молодость быстротечна. Тратить года на то, чтобы вытащить борова из грязи – увольте.

Водитель с интересом поглядывал на красавицу, горящую гневом. Какие глаза, какие волосы, какая грудь! И ведь упустил кто-то жар-птицу из рук – понурый пентюх, который помогал ей грузить в багажник