Щурясь от солнца, Алевтина тряхнула волосами, чтобы поскорее сохли, открыла дверь и вошла первой.

— Здравствуй, Скребницкая! — встретил ее Суродеев. — Познакомься, это — секретарь обкома партии Павел Иванович Шаронин.

— Здравствуйте, — остановилась у порога она. — Хоть бы голову высушить дали…

— Ну, как живешь? Как дети? — возвращаясь к тому, о чем хотел говорить с ней Шаронин, спросил Суродеев. И, точно поясняя, что имел в виду, добавил: — Дело-то вдовье.

— Вдовье, — охотно вздохнув, повторила Алевтина. — Только успевай сочувствующих отваживать!

— Пенсию на детей получила? — поопасся углубляться он. — Кое-чем мы тебе поможем. По линии профсоюза.

Алевтина снова тряхнула волосами. Короткие, золотистые, они будто плавились на солнце.

— Нет еще. Стращают, тянут… не знай чего.

— А чего они хотят… стращатели? — невольно улыбаясь, поинтересовался Шаронин. — Вы вроде бы не из пугливых.

— Дергасов обещал: получишь мол, что по закону при утрате кормильца положено. А начальник шахты наотрез: «Не буду платить! Спьяну аварию устроил, троих погубил. Не буду, и всё!» А какое там — спьяну, если я им это и наклепала.

Предчувствие не обмануло Костянику. Знать бы, что так получится, он давно бы согласился на любую пенсию детям Журова.

— Послушай, Скребницкая, — как можно участливее заговорил Суродеев, не обратив внимания на ее слова. — Ответь нам… только откровенно.

— Что еще?

— Как вы с Журовым жили? Плохо?

Алевтина потемнела.

— Сначала вроде хорошо, близнят даже завели. А последнее время, верно: плохо.

— Не любил он тебя, что ли?

— Нет, любил.

— Так почему же плохо? — не понял Шаронин. — Или — что болтают? Да?

Она недоверчиво обернулась к нему. В глазах блеснуло что-то затаенное.

— Верно.

— Почему же вы не положите конец этим слухам?

— Я бы с моим желанием, — откровенно призналась Алевтина. — Да как?

— Ну, если ты любишь и тебя любят, всегда можно сладить, — поддержал Суродеев. — Выходи замуж!

Алевтина только улыбнулась над его подсказкой.

— С близнятами? Какой дурак на мне женится?

— Тогда, знаешь, гони его в шею, умника своего! — сказал он. — А то сама в дураках окажешься.

— Это бы не хитро, — согласилась она и вдруг беспомощно всхлипнула. — Да стара любовь не ржавеет!

21

Старая любовь не ржавела.

Клекот отбойных молотков отражался от стальной обшивки, взвивался в вихревом коловороте и, не находя выхода, временами достигал неимоверной силы. Затем он вроде бы спадал, становился тише, но проходчики не замечали ничего.

Не то нормировщик, не то очередной приезжий, что по делу и без дела лазали в шахте и обычно не проходили мимо щита, пробрался к Салочкину, знаком попросил отбойный молоток.

«И чего, хрен-тётя, ему тут надо?» — неодобрительно покосился Хижняк.

Выключив воздух, Салочкин кивнул, чтобы пришедший становился на его место, не задерживал других. Как ни работать отбойным молотком, а даже сильный человек не сразу подчинит его своей воле.

Но тот включил его и, закусив губу, почти одновременно вонзил пику в пласт. Оказывается, он знал, что сжатый воздух как бы помогает управлять молотком, делая его легче.

Салочкин поправил съехавшую каску, многозначительно подмигнул Хижняку:

«Видал, дескать? Из наших!..»

Пока они менялись, остальные проходчики закончили уступ. Чтобы догнать их, пришлось напрячь силы. Мощный угольный пласт в этом месте лежал плотным, литым массивом и поддавался не легко. Лучше всего было в самом начале подрубить снизу хотя бы небольшую кромку, а потом обрушивать весь пласт, используя собственную тяжесть угля.

Отваливая плитчатые куски, отбойный молоток то захлебывался, то вновь клекотал оглушительно, торжествующе. Надвинув каску пониже, пришедший работал не останавливаясь, не передыхая. Уголь доходил ему до щиколоток.

Когда вся выемка была закончена, Хижняк дал команду остановиться. Один за другим отбойные молотки стихли. Стало слышно шуршанье транспортерной ленты. Проходчики взялись за лопаты.

«А все-таки это не нормировщик, — внимательней приглядевшись, подумал Салочкин, по каким-то признакам безошибочно определив, что тот вел бы себя по-другому. — Из треста, должно. А то и повыше…»

— Лихо рубаешь! — похвалил он, подбирая лопатой уголь сам и давая подобрать работавшему рядом Мудрякову. — Случалось, видать?

— Случалось, — сдержанно отозвался, переводя дыхание, пришедший. — Еще как случалось!

— Не в Щекине?

— Нет, на Метрострое.

— А теперь где? «Рубаешь?» — хотел спросить Мудряков в свою очередь, но это было понятно и так.

— В обкоме.

Хижняк стал приглядываться к нему с еще большим интересом, чем прежде. Брат закадычного его дружка был навалоотбойщиком, а потом перешел на партийную работу и сейчас, говорили, где-то в обкоме — не то инструктором, не то каким-то инспектором.

— Меренкова там не знаешь? — спросил он, как будто не знать того было просто нельзя. — Тоже в обкоме где-то. Хорошую должность занимает!

Налегая на лопаты, Салочкин и Мудряков стали подчищать площадку до земника, словно хотели показать, что даже самая тяжелая работа может идти легко и споро, если делать ее старательно.

— Ну? Сколько уложили сегодня? — услыхал сзади Хижняк и, обернувшись, узнал подошедшего Костянику, а за ним — Суродеева, Мозолькевича и Дергасова.

— Три кольца пока, — ответил он, сразу сообразив, что начальство явилось не иначе как сопровождая незнакомого и что тот, должно быть, начальник над начальниками.

«По всему видать, — рассудительно решили и остальные проходчики. — Пускай не прикидывается, что на Метрострое рубал!»

Пользуясь затишьем, Мозолькевич принялся объяснять:

— Как видите, щит обеспечивает совершенную безопасность горных работ в любых породах. С ним не страшно никакое давление, а об экономии леса, цемента и других материалов говорить не приходится.

Насаживавший в сторонке лопату Козорез тихонько спросил:

— Кто это? С отбойным молотком?

— Шаронин, — сказал Дергасов. — Секретарь обкома…

— То-то я гляжу. — И с озорноватой прямотой Козорез обратился к Шаронину. — А позвольте узнать, товарищ секретарь: вы — первый? Или второй-третий?

Шаронин весело обернулся.

— Кажется, первый. А вам какой нужен?

— Тогда вы, конечно, на Двадцатом съезде в Кремле были и всё знаете, — не отвечая, продолжал тот. — Скажите нам: Сталин чего больше народу принес — вреда или пользы?

Шаронин посерьезнел. Бросив копать, проходчики с любопытством ждали ответа на этот, видимо, горячо и не однажды обсуждавшийся вопрос.

— Двадцатый съезд, как вы знаете, раскритиковал культ личности Сталина, допущенные им ошибки. Сталин был долгое время руководителем партии. Когда поступал правильно — он приносил пользу нашей стране, а когда ошибался — несомненный вред.

Лента транспортера шуршала безостановочно. В тоннеле погремливали нагружаемые вагонетки.

Салочкин простодушно полез пятерней в затылок. Мальчишеское его лицо с выгоревшими от солнца почти бесцветными бровями выражало растерянность и смущение.

— Теперь у меня к вам вопрос, — предупредил Шаронин. — Ответите?

Проходчики переглянулись. А Мудряков, почувствовав подвох, на всякий