Пересилив себя, Павлюченков стал докладывать:

— В отношении бывшего директора горторга Свиридкина хочу переквалифицировать обвинение вместо статьи сто семьдесят второй на статью семнадцатую — восемьдесят девятую, часть вторая. Не в халатности у него суть, а в самом настоящем соучастии с непосредственными преступниками. Материалами следствия это установлено.

Мамаев выслушал его профессионально придирчиво. Наметанным глазом сразу определил верную хватку и сдержанно одобрил ее:

— Добро!

— В отношении завмага Напастникова предлагаю квалифицировать обвинение по статье девяносто второй, часть вторая. Что же касается продавцов Левонюка и Мыльниковой — их действия квалифицируются той же статьей.

— Хорошо. Закругляй немедленно. Буду докладывать областному.

Павлюченков пошел к себе. Очные ставки, назначение экспертизы, вызов свидетелей! — все это хотя и займет несколько дней, но не заслонит открывшегося в шахте.

«Ничего! Мы еще доспорим, — мысленно пообещал он Дергасову. — Посмотрим, кто прав…»

20

Кто прав, кто не прав — Шаронина не занимало. Приехав с Суродеевым на Соловьинку, он даже не вспомнил об этом.

Кабинет начальника шахты оказался закрыт. Но Суродеев услыхал, что Костяника там, и дернул дверь:

— Откройте!

Костяника и Гуркин рассматривали показатели бригад, боровшихся за звание коллективов коммунистического труда. Хотя план добычи и не был выполнен, многие не только справились со своими заданиями, но и перекрыли их.

Услышав требование, Гуркин хотел было открыть, но Костяника не позволил:

— Не рыпайся! А то до ночи не кончим…

— И то, — покладливо согласился тот. — Кто там у нас еще?

— Смена Волощука. Пожалуй, можно будет присвоить, — сказал Костяника. — План — сто четыре процента. Рост производительности налицо, снижение себестоимости — один и четыре десятых. Аморальных поступков и нарушений вроде не было.

— Пускай еще поборются, — вспомнив о Косаре, возразил Гуркин. — Другие смены на пятки им наступают…

В дверь снова постучали. Гуркин неохотно поднялся.

— Пойду погляжу: кто там?

Не выпуская ручку, он приоткрыл дверь и, узнав Суродеева, обескураженно попятился:

— Иван Сергеич? Что ж вы сразу не…

— «Не, не!» — Суродеев старался не показать, что сердится. — А вы что тут? Фальшивые деньги делаете?

— Списки ударников утрясаем…

Шаронин усмехнулся:

— При закрытых дверях?

Он прошел, сел и, посерьезнев, спросил:

— Ну, как дела? Рассказывайте!

Узнав его, Костяника попытался сообразить хоть что-нибудь.

— Давай ты, Роман Дмитрич, — деловито кивнул он Гуркину. — По линии шахткома.

Гуркин собрал разложенные на столе бумажки и, хотя не понимал, что к чему, стал рассказывать:

— Соревнованием за звание коллектива коммунистического труда охвачены все бригады, смены. Почетное звание присвоено…

— Подожди, Гуркин, — остановил его Суродеев. — Что ты, как пономарь… Лучше скажи: как у вас с техникой безопасности?

— Где? — не сразу уразумел тот.

— Не у тебя в шахткоме, конечно. В забоях, в лавах, на подъемке? Какие выводы из аварии сделаны?

Гуркин растерялся.

— Выводы комиссия горного надзора делала. Это ее дело.

Невесело оглядевшись, Шаронин уронил:

— А шахтком в сторонке?

— Почему в сторонке? Мы согласились с ними.

Кажется, Костяника начал догадываться, что привело их.

— Комиссия авторитетная, — поспешил он выручить Гуркина. — У нас не было оснований не доверять ей или сомневаться в чем-либо.

— Суждения о причинах аварии, конечно, разные были, — откровенно признался Гуркин. — Но мы, по правде, опасались в хвосте идти. У шахткома линия определенная…

— Похоже, — хмуро согласился Шаронин. — Не в хвосте у масс, а в хвосте у руководства.

Костяника не вытерпел:

— Товарищ Шаронин, скажите: в чем дело? Мы понимаем: вы к нам не зря…

Суродеев переглянулся с Шарониным, как бы спрашивая — говорить или нет. Тот сделал вид, что не понимает, о чем речь.

— После вашей аварии коллективы многих шахт сделали соответствующие выводы, — заговорил Суродеев. — Объявили смотр техники безопасности, проверяют оборудование, механизмы…

— Мы, конечно, у себя пока никаких смотров не проводили, — облегченно вздохнув, подхватил Костяника. — Случившаяся авария, говоря откровенно, застала нас врасплох.

Шаронин снова усмехнулся:

— Еще бы! Не хватало только, чтобы вы к ней заранее подготовились. Всем треугольником!

Поняв, что выразился неудачно, Костяника, не теряясь, попытался поправиться. Но Шаронин спросил:

— Кто у вас секретарь парткома?

Суродеев поторопился ответить:

— Чернушин. Он на семинаре сейчас…

— Ну-ну, — сказал Шаронин. — На семинаре так на семинаре. Мы и без него, — и, обращаясь ко всем вместе, поинтересовался: — Сколько человек в партию вступило?

Костяника смущенно уточнил:

— За какое время?

— Ну, хотя бы с начала года.

— Почти ни одного.

— Что значит: почти?

— Готовились, но пришлось воздержаться. По независящим причинам.

— Кто же это?

— Сейчас я все объясню, — побагровел Костяника. Но Суродеев перебил его:

— С партийной работой у них последнее время подослабло. Чернушин — на семинаре, а без него действительно…

— Вижу, — Шаронин трудно вздохнул. — А у горкома своих хлопот полон рот!

И, словно вспомнив о чем-то, спросил:

— Кто в прокуратуре занимается расследованием аварии?

— Кажется, следователь Павлюченков.

— Позвоните-ка ему.

Опередив Суродеева, Костяника бросился набирать номер и, услышав голос Павлюченкова, предупредил, что с ним будет говорить секретарь обкома.

— Здравствуйте, — взяв трубку, поздоровался Шаронин. — Скажите: вы ведете дело по Соловьинке?

Не ожидавший этого вопроса, Павлюченков неохотно подтвердил:

— Я.

— В каком оно состоянии?

— Да денька через три-четыре, наверно, сдадим в архив.

— Почему?

— За недоказанностью обвинения, — в голосе Павлюченкова послышалось нескрываемое. — Есть у нас такая формулировочка…

Шаронин недоумевающе поморщился:

— Постойте. Что-то я ничего не пойму. Четыре человека погибли. А у вас — «недоказанность обвинения».

Похоже, Павлюченкову нечего было сказать в оправдание. Наконец, понизив голос, он признался:

— По этому вопросу я хотел бы не по телефону. Как коммунист…

Поняв, что в прокуратуре, по-видимому, существуют противоположные взгляды на дело об аварии и что Павлюченкову не так просто рассказывать об этом — по соображениям субординации или почему-либо еще, — Шаронин сказал:

— Хорошо. Я сейчас на Соловьинке, пробуду часов до трех. Приходите в горком около пяти.

— Спасибо! — обрадованно поблагодарил Павлюченков и сразу же подсказал: — Обратите там внимание на маркшейдера Никольчика и машиниста электровоза Янкова. Их показания существенно меняют представление о виновниках аварии.

— Хорошо, — пообещал Шаронин и, передав трубку Костянике, попросил Гуркина: — Позовите сюда машиниста Янкова.

— Янков сегодня во вторую смену, — вспомнил тот. — Наверно, переодевается…

Давно сообразив, что все гораздо хуже, чем показалось вначале, Костяника старался не теряться. Он даже взялся просматривать списки ударников, что-то зачеркивая и вписывая опять, как будто это было сейчас самое главное и не терпело отлагательства.

Шаронин остановился и не смягчил ничего:

— Сейчас мы одни, и я вам скажу. Вы, Костяника, не начальник шахты, а дергасовский подголосок!

— Вот именно, — подхватил Суродеев. — Лучше не скажешь!

Глядя на них холодно-заоловяневшими глазами, Костяника вертел в руках карандаш. Вряд ли он согласился с тем,