Доро́гой Лёвошник упрекнул его:

— Жители! Не успели поселок выстроить, все провалами пошло. — И, вздохнув еще раз, пожаловался: — И моя жизнь — тоже! Хочу в колхоз наведаться, глянуть — кто на подворье окоренился?

Косарь фыркнул.

— Не угадаешь!

— Председатель небось? Кто там теперь в председателях — не знашь?

— Руженцев. А в твоем дому детский сад шумит.

Лёвошник рассвирепел:

— Насобирали, значит, выб. . .ков! Придешь — и переночевать негде.

— А чего тебе там ночевать? Думаешь, люди забыли, кем ты был?

— Да не-ет, поди, не забыли, — мрачнея, согласился тот. — Осталась у меня там изба с подворьем. Как ни бедовать, а продавать — не миновать!

23

«Бедовать — не миновать! Хочешь, не хочешь, а это уж так…»

Как ни храбрился Косарь, грозясь, что уйдет из смены, но не ушел. Даже побаивался, что Ненаглядов узнает о случившемся.

Но Волощук сдержал обещание — не проговорился о Метелкине никому. А тот, получив недоданное, больше не являлся.

Работали они по-прежнему, заканчивали вентиляционный штрек. Вслед за ними прокладывались воздушные рукава, бурились водоотводники, подключались насосы для откачки.

В день получки Косарь в знак примирения позвал Волощука в «Сквознячок».

— Пойдем побалуемся! Убоинки душа запросила: надоели пустопостные харчи…

Прежде Волощук никогда не раздумывал — идти или не идти, а этот раз заколебался. Обычно в получку он не отказывал себе в хорошем ужине.

«Не забуриться бы? Или сходить, но не пить?..»

В «Сквознячке» было шумно. Пахло шашлыками и пивом; надрывно стонал насос. Радиола крутила пластинку за пластинкой с хватающими за сердце мелодиями.

Свободных столиков не было. Наметанным глазом Косарь определил, где скоро освободится, помог официантке собрать грязную посуду, переменить бумажную скатерку и, не заглядывая в меню, заказал шесть шашлыков, бутылку «Московской», селедочку и два салата.

Волощук подивился:

— Ты что? Еще кого зазвал? Я пить не буду.

— Разве это выпивка, — добродушно возразил Косарь. — Пить нам с тобой теперь надо аккуратно. Не то, что бывало… в свое удовольствие!

— Ты лучше скажи: кого зазвал? — Волощук огляделся, поискал глазами, нет ли знакомых.

— Да должен вроде подойти один.

— Один или одна? Что-то ты последнее время дома не ночуешь!

— А что? Мое дело — не рожать…

Где-то требовательно и негодующе стучали ножом по тарелке; кто-то беспамятно выводил:

— Уголь, уголь, уголек,

Ты навек меня завлек…

Р-разойдись, шушера,

Едет уголь на-гора́!

От шума и оживления вокруг охватило желание забыться, выпить, как когда-то. Но Волощук тут же одернул себя:

«Уже раскис? Сдался? Не надолго ж характеру хватило…»

Косарь держался хозяином. Против обыкновения он даже не предупредил Волощука о том, что все расходы пополам.

Официантка принесла, поставила закуску, хлеб, пошла к буфету за вином. Ловко двигаясь между столиками с подносом, уставленным бутылками и тарелками, она умудрялась еще улыбаться то тому, то другому завсегдатаю.

Вход был задрапирован плюшевой портьерой, ниспадавшей до самого пола. Из-за нее появился какой-то франт в куцем пиджачке и тощеватых брючках, из которых он не то вырос, не то нарочно выпростал крупные ноги в желтых полуботинках и франтоватых носках.

Косарь вскочил, призывно помахал рукой.

— Знакомьтесь, — сказал он, когда тот подошел к столу. — Ван Ваныч Крохалев. — А это — Лаврен Волощук, — кивнул он франту. — Звеньевой мой… дружок.

— Ого, у вас уже все готово, — присаживаясь, одобрительно и оживленно проговорил Крохалев. — Даром время не теряли.

— Кто теряет, тот воду хлебает, — забористо хохотнул Косарь. — А мы — водочку!

Он принялся за дело. Рюмки оказались всклень, но на бумажную скатерть не пролилось ни капли.

Четвертого, как видно, не предполагалось. Не без любопытства Волощук глядел, что будет дальше.

«Где ж этот стрюк работает? — не принимая участия в застольном оживлении, думал он. — В Углеграде, что ль?..»

— Давай выпьем, Лаврен, — стараясь расшевелить его, предложил Косарь. — Ван Ваныч, будьте здоровы!

— Спасибо. И вы тоже…

Пил Крохалев деловито. Кадык выпирал под запрокинувшимся подбородком и, поросший редкими рыжеватыми волосками, покатывался при каждом глотке.

Едва пригубив, Волощук поскорее отставил рюмку.

— Что ж вы? — небрежно кивнул Крохалев и, достав спичку, поковырял в зубах. — Пить, так пить поровну. Зла не оставлять!

— Пускай пьет по потребности, — миролюбиво сказал Косарь. — Как при коммунизме…

— При чем тут зло? — Волощук медленно забрал в кулак скатерть, сжал. Крохалев, ковырянье в зубах не нравились ему. — Не идет и не буду!

Косарь предупреждающе схватил его за руку.

— Не идет и не надо. Нам же больше достанется! — И, налив Крохалеву и себе, попросил: — Расскажите лучше, Ван Ваныч, как у вас? Что новенького в районе?

Шашлыки оказались на металлических прутках. Лук подрумянился крупными кольцами, распавшимися от жара. Словно не замечая рюмку Волощука, Косарь и Крохалев чокнулись и с удовольствием выпили.

— Строим! День и ночь, — увлеченно махнул вилкой Крохалев. — Чего-чего, ассигнований хватает…

Обильно полив соусом самый лучший кусок и отправив его в рот, Косарь деловито осведомился:

— Что-нибудь интересненькое есть?

— Да не-ет. Хотя, кажется, намечается. — Крохалев тянул, будто набивая себе цену, старался вовлечь в разговор Волощука, но тот отмалчивался по-прежнему. — А у вас отпуска́ скоро?

По обыкновению Косарь прихвастнул:

— Вентиляционный штрек пробьем — ив Крым!

— Тю! Я вам отдых и тут найду, — поддев вилкой кусок шашлыка, Крохалев плотоядно прищелкнул языком. — Лучше Крыма!

Сделав вид, что слышит об этом впервые, Косарь недоверчиво повел готовой.

— Какой отдых? Где?

— На свежем воздухе.

— Да ну-у, — точно не представляя, о чем он говорит, отмахнулся Косарь. — Придумаете! — и хитро подмигнул Волощуку: кто, дескать, этому поверит? Застольные обещанки — наполовину вранье.

— Мое слово — олово, — заверил Крохалев. — Колхоз «Россия» скотный двор ставить собирается. Оборудование завезено, лес есть. За мастерами только остановка.

Что-то озаботило Косаря больше, чем следовало бы.

— В «России», Ван Ваныч, мне несподручно.

— Не все равно, где работать? — не понял тот. — Круглый двор, на кирпичных столбах вокруг силосной башни. Простенки — взабор.

Волощук по-прежнему отмалчивался, ел. Не то, чтобы он не умел рубить взабор, а по-прежнему не хотел связываться.

— Колхоз-то этот мне вроде свой, — пояснил наконец Косарь. — У дядьки я там мальчишкой жил. Только назывался он тогда по-другому: имени Сталина.

— Свой не свой, кому какое дело? — Крохалев не понимал его опасений. — Своему доверия больше.

— И Руженцев — председатель нравный.

Волощук не успел рта раскрыть, как Косарь сообразил, много ли плотников понадобится и кого взять, прикинул, сколько запросить за работу и какой куш отломится ему самому. Пускай только Крохалев отдаст подряд, а уж Косарь подберет кого надо и не забудет отблагодарить его.

В