через неделю, придя с комсомольского собрания, Тимша застал его на койке в общежитии и, боясь разбудить, тихонько разделся. Ему показалось, что в комнате едва уловимо пахнет перегаром.

— Нюхай, нюхай, — переворачиваясь на другой бок, ворчливо буркнул тот. — Нюхала теща из-под зятя — не от квасу ли занемог?

Не скрывая, что рад, Тимша бросился к нему.

— Ты чего, бригадир? Не понравилось на отдыхе?

— Пусти, — осторожно отстранился Волощук. — Дом знатный: в имении князя какого-то, Голицына, что ль? Встанешь, поешь, — тут бы на наряд, а ты, как тунеядец какой, до самого обеда время канителишь.

— И что ж ты надумал?

— Не знаю еще. Но только понял: ежели не сбегу — запью.

— Давай тогда ужинать, — смеясь, предложил Тимша. — У меня, знаешь, лещ какой копченый! В тумбочке, на кукане…

— Лещ это вещь, — Волощук, не одеваясь, в трусах, подсел к столу. — Давай, ежели поймал! Я там здорово еду переводить приобык…

Назавтра, не придумав ничего лучшего, они решили сходить в «Россию», поглядеть, как работается Косарю.

Усадьба колхоза была неподалеку от магистрали. Стоило только спуститься в низинку, подняться на противоположную сторону, как она открывалась на горочке всеми своими постройками.

Скотный двор по проекту рассчитывали на сто сорок голов, но Руженцев по-хозяйски прикинул, что разместит в нем не меньше ста шестидесяти. Кирпичные столбы шли вокруг силосной башни, держали простенки, врубленные в пазы. Она должна была разгружаться через верхние люки, а корм — подаваться скоту в подвесных вагонетках.

Косарь рубил простенок с Метелкиным, что приходил дополучать деньги. Остальных Волощук не знал.

Работа была в самом разгаре. Изредка то здесь, то там слышалось:

— А ну, подай!

— Руби…

— Не коси, тюха! И так на кривой кобыле тянем.

Косарь собрал артель из первых подвернувшихся под руку отходников. Метелкина и Епиху Сергованцева он позвал по старой памяти, предупредив, что будет за старшего и поэтому заранее оговаривает себе сверх равной доли сто рублей. Сергованцев привел отчима Трифоныча, сразу перепоясавшегося ремешком по лбу, как завзятый плотник.

В порядке надзора Крохалев приезжал на велосипеде с моторчиком и, затеняя шляпой глаза от солнца, неторопливо обходил стройку, приказывая для виду поправить то одно, то другое. Руженцев — невысокий, плотный — прижмуривал кутузовское веко, боялся, что не хватит леса.

— Уж вы поаккуратней, ребята! — просил он. — По-хозяйски рубите, а не тяп-ляп…

— А мы разве не по-хозяйски? — посмеивался Косарь. — Всяку дрянь взабор гоним. Проконопатим — сто лет стоять будет!

— Сто для колхозной стройки не предел, — заверил Крохалев и отправлялся к Руженцеву на яичницу. — Это же не времянка какая-нибудь, а капитальный коровник!

Отходники работали от зари до зари. Косарь прихватывал после смены в шахте. Ночевали тут же, на сене, застлав его кто ряднинкой, кто одеялом, а кто — брошенной одежонкой. Руженцев велел зарезать барана; молока и творогу отпускал добавочно.

— Вы ведь у нас на главной магистрали, — напомнил ему Крохалев. — Не куда-нибудь, а в столицу нашей родины — Москву. Значит, и выглядеть надо соответственно.

Яичница скворчала салом во всю сковороду. Руженцев налил по стопке белой и, вскинув кутузовское свое веко, согласился:

— Живем на магистрали, да силёшка не та! Мужиков — раз-два, обчелся. А то бы я разве позволил такие деньжищи из колхоза отдавать.

Похоже было, он все еще внутренне не примирился ни с халтурщиками-отходниками, ни с опекой Крохалева и только не говорил об этом прямо.

— И мы бы вам не разрешили, — ничего не поняв, заверил с достоинством Крохалев. — Мужчин у вас действительно маловато. Для руководства и то не хватает…

Обойдя стройку, Волощук остановился, окликнул на подмостях Косаря:

— Здоро́во, работнички аховы!

Тот оглянулся, за словом в карман не полез.

— Ахал бы дядя, на пуп глядя: «Ох, и здоров выдулся!»

— Ну как? Не надоело еще? — пропустив мимо ушей сказанное, кивнул Волощук. — Или хуже обушка?

— Чудаков работа любит, — отозвался Косарь и, заметив Тимшу, насмешливо бросил: — А-а, и ты явился?

Непонятно, отчего тот обиделся.

— А тебе и являться не надо. Ты весь тут!

Завидев издали стряпуху с обедом, Косарь зычно скомандовал:

— Шаба-аш! Перекур с дремотой…

Оставив топоры в бревнах, отходники стали спускаться вниз. На траве появилась полотняная ряднинка, а на ней — хлеб, ложки, гренки лука и в круглой коробочке из-под монпансье — соль.

Разбитная, моложавая стряпуха налила чуть не вровень с краями общую миску.

— Садитесь и вы, — по-хозяйски пригласил пришедших Косарь. — Чего как инспекция по качеству зыркаете?

— Садитесь, садитесь, — засуетилась стряпуха. — Не объедите! Вот только ложек лишних нету.

С потешной ужимкой Сергованцев предложил свою Тимше, а себе достал из-за голенища металлическую.

— У кого ложка, у того и праздник!

Метелкин смешливо прыснул:

— А у кого две?

Волощуку ложка нашлась у Трифоныча.

Пристроившись рядом с Сергованцевым, Тимша ел не спеша. Хорошо зная, что из общей миски сначала едят без мяса, он старался зачерпывать похлебку с картошкой, оставляя мясо на после, когда скомандует старшой.

А Волощук, не обращая внимания ни на кого, черпал подвертывавшиеся кусочки баранины, отправляя в рот.

— Хороша похлебка, мамаша! — нахваливал он. — Наваристая!

— Добрый баранчик был, летошничек. На той неделе свежевали…

— Как там, молока отпустили? — спросил у стряпухи Трифоныч и непонятно отчего закашлялся. — С творожком бы…

Миска наполовину опустела. Косарь постучал ложкой по краю, скомандовал:

— А теперь с мясом!

Поперхнувшись, Волощук побагровел чуть не до слез.

— А я и не знал, что у вас по команде, — смеясь, пробормотал он, пытаясь превратить все в шутку. — Хлебал, как в столовке…

— С гостей разве спрос, — охотно выручил его Метелкин.

А стряпуха, вываливая в миску молодую, забеленную простоквашей картошку, извиняюще сказала:

— Теперь уж так редко где едят. Всё больше по-городскому.

После обеда Волощук и Косарь прилегли в холодке под башней, стали разговаривать. Тимша прислушивался, не вступая.

Ковыряя щепинкой в зубах, Косарь выглядел как заправский плотник: рубаха — навыпуск, в волосах — стружки. Волощук хотел дознаться, что он собирается делать дальше.

— Увяз тут? Окончательно?

— Увяз. Скоро простенки возведем, а там всего ничего останется.

Устало потянувшись, Косарь сладко зевнул и с сожалением поинтересовался:

— Значит, не понравилось тебе на отдыхе? А я бы, кажись, поехал, лег и не вставал весь срок!

Работа закипела снова. Хрясканье топоров разносилось далеко. Тесали лес, мшили пазы, все выше, выше выводили простенки. С каждым венцом силосная башня делалась будто ниже. Непокрытая ее макушка калёно поблескивала красным кирпичом.

Волощук сходил со стряпухой, принес два топора. Сидеть без дела он не мог, а в город возвращаться было рано.

— Давай-ка, Тимофей! Мясо из миски рубали, надо отработать.

Выбрав топор полегче, Тимша привычно спросил:

— А что крепить?

— Слыхал, старшой? —