Но есть в этой вакханалии разгулявшихся высших сил спокойный уголок. Старенький, шатающийся кухонный стол. За ним сидит мама. Перед ней фотография в рамочке. Я не вижу, что на ней изображено, но знаю точно, что это моя фотография. Школьная. Сделанная после девятого класса. Я даже знаю, что ее по диагонали в уголке пересекает черная ленточка. Рядом, воткнутая в рюмку с солью, горит церковная свеча. Мама сухими, пустыми, безжизненными глазами смотрит на мое изображение. Я хочу закричать ей, позвать, но слова застревают в пересохшем горле. Мама, мамочка! Я здесь! Я живой! Ну, посмотри же сюда! Бесполезно! Перевожу злой взгляд на шамана, его глаза закрыты, зубы все так же оскалены. Так бы и дал по ним кулаком! Морщинистые руки с бубном и колотушкой порхают, будто крылья птицы, выбивая отдающуюся болью в голове дробь. Рядом стоит и с любопытством разглядывает меня Хель. Обжигаю ее полыхающим ненавистью взглядом. Это для местных она Богиня, а для меня обычное метафизическое явление, благодаря силе веры, принявшее образ человека. И ложил я на их игры болт с проворотом. Или клал? Чушь! Какая чушь лезет в затуманенную болью и опостылевшим грохотом бубна голову.

— Сделай что-нибудь! — кричу я Хель. Но она лишь отрицательно качает головой, разведя руками. Ну, да. Что она может сделать? Она принадлежит Миргарду, а тут играют силы Мироздания. Несоизмеримо. Ярость и ненависть уходят. Киваю повелительнице мертвых на шамана: — Хоть колотушку у него забери. Надоел. Голова болит, — та смотрит на меня, на Мункэ и с детской шаловливой улыбкой выхватывает из рук шамана колотушку. Тот открывает глаза и с удивлением смотрит на пустую руку. В его взгляде появляется понимание и страх. Вскочив, старик в ужасе убегает в темно-серую пелену, колышущуюся у него за спиной. Хель, игриво подмигнув, скрывается там же. Прям, душка, а не Богиня Смерти. С их уходом утихает безумный ветер. Наступают тишина и покой.

Перевожу взгляд на маму. Она все так же сидит в пустоте с невидящим взглядом.

— Мама, — все-таки удается выдохнуть мне. Тихо! Слишком тихо! Она не услышит! Но нет… Худенькие плечи, затянутые полинявшей вязаной кофточкой, вздрагивают, она поднимает глаза. Неверие, радость, боль и снова радость… — Я живой… — голоса нет. Совсем нет. Но, кажется, она поняла. Ее лицо освещается давно забытой улыбкой, морщины разглаживаются. Мама кивает и тянет ко мне руку. Протягиваю свою в ответ. Но между нами пробегает какая-то рябь, и мы становимся дальше, дальше и дальше, пока не теряем друг друга из вида. Но почему-то нет боли расставания. Лишь легкое сожаление и тепло ее рук на щеках. Я снова засыпаю. С детской улыбкой на губах. Как не засыпал давно. Никогда…

Очнувшись не сразу сообразил, где я. Прокопченный войлок над головой, по стенам развешаны пучки сухих трав, кое-как сплетенные из волос куклы, хвосты и лапы животных, амулеты, обереги и еще что-то непонятное, чему я не нашел ни объяснения, ни применения. Я что у шамана в юрте? При воспоминании о Мункэ-тэнгри меня передернуло. Он мне и в бреду надоел. Но поговорить со старым шаманом придется. Есть к нему вопросы. И самый главный, что это было⁈

Насколько я знаю, во время своих камланий шаманы напрямую обращаются к эгрегору планеты, черпая оттуда силы, знания, образы. Потому-то шаманы и не могут считаться магами. Они не работают с маной. Они работают с ментальным полем. Своего племени или группы племен, планеты, вполне возможно, если шаман очень силен, с полем Галактики или Вселенной, но я про таких не слышал. Просто знаю, что теоретически это возможно. Мункэ-тэнгри достаточно силен, но не до такой степени. А здесь, находясь на грани, я четко ощущал дыхание самого Мироздания. Причем, я уверен, что находились мы в точке сопряжения Миров. И это тоже странно.

Откуда эти знания и уверенность в их достоверности? Почему ко мне стали возвращаться воспоминания из прошлых жизней, которые я хотел забыть, отрезать от себя из-за боли, страха или ненависти? И почему сейчас все это отошло на второй план? Остались лишь легкая грусть об утраченном и надежда. Надежда на что? Не могу вспомнить. Но точно знаю на что-то хорошее. Или это просто остаточный фон после наркотиков, которыми меня наверняка напичкал служитель местного культа? Но для наркомана я себя на удивление хорошо чувствую. И… Я стал сильнее? Все это требует проверки и осмысления. Есть у меня определенные версии, но для их подтверждения или опровержения необходима информация. Значит надо поговорить с шаманом, с профессором Юнгом, упрется, поделюсь с ними частью знаний ­– баш на баш, так сказать.

И пора возвращаться в Княжество. Не нравится мне здесь. То поклоняются, то хотят убить. В Княжестве, правда, так же. Но там я хоть понимаю, откуда ноги растут. А тут-то я, похоже, просто угодил в какие-то внутренние разборки! А оно мне надо? Там я хоть знаю, что хочу. А степняки для меня совершенно бесполезны. А как будущие соседи еще и опасны. Кочевники ­– народ воинственный и неконтролируемый. Даже при наличии централизованной власти. И сомневаюсь, что статус Древнего или легендарного героя убережет меня от лихости молодых джигитов, решивших попытать свою силушку богатырскую на такой заманчивой цели. Но это дела среднесрочной перспективы. А сейчас надо вставать. Труба зовет! Не совсем труба, конечно. Но позывы очень даже ощутимые. Вот так и живу ­– между Центром Мироздания и отхожим местом! Все-таки опоил чем-то старый хрыч! Надо аптечкой воспользоваться. Но это терпит. А вот остальное не терпит…

Не знаю, что себе напридумывали местные и что за тварь этот Олгой-хорхой, но я теперь в степи кто-то типа национального героя и полубога. Как Геракл у греков. И меня тут побаиваются. Даже шаман смотрит с опаской. А вот хан с сыном, наоборот, глядят преданно-щенячьими глазами. Впрочем, Олег с подчиненными недалеко ушли от степного народа. Ну, хоть особого страха нет, скорее настороженность. Она и раньше была. Просто теперь острее чувствуется. Да и хрен с ними! Пусть сами со своими тараканами разбираются. Благо, скоро улетаем отсюда. Хан с Лодброком-младшим о чем-то договорились. Судя по довольным лицам, к обоюдной выгоде.

Правда, переговоры затянулись на долгих три недели. Но это тут в порядке вещей. Нельзя же