Мункэ-тэнгри уже закончил собирать прах волшебного зверя и сейчас тихонько отдавал какие-то распоряжения своим ученикам. Услышав, что хан обращается к нему, старик тут же прекратил разговор, повернувшись к Абылаю. Хоть слуги Тэнгри и пользовались неприкосновенностью, о горячем, крутом нраве нового Повелителя Великой степи знали все, и рисковать головой, ради мнимой гордости не стоило.

— Он отдал весь дар и большую часть своих жизненных сил, чтобы совладать с Олгой-хорхоем, — по лицу хана пробежало нетерпеливое раздражение, и старик поспешил добавить, — Сейчас мы с учениками подготовимся, и я буду просить духов, даровать Гэсэру жизнь и силу.

— Почему духов, а не Тэнгри.

— Зачем просить отца позаботиться о собственном сыне? — неподдельно удивился шаман.

— Ты прав, мудрый Мункэ-тэнгри, — величаво кивнул хан, — Дай мне знать, когда Сын Неба придет в себя, — Абылай повернулся к северянам, — Я прошу прощения у моих дорогих гостей. После того, как Гэсэр придет в себя, он решит, как наказать виновных. А нам надо поговорить. Завтра в полдень жду вас у себя в юрте.

Мне привиделась мама.

Я сижу в группе на синем потертом ковролине, строю из пластмассовых разноцветных кубиков Кремль. Мне жутко не нравится, что кубики разноцветные. Они должны быть красные. Ведь Кремль красный. И площадь перед ним Красная. Хотя как раз она совсем не красная, а серая — я по телевизору видел. А кубики у меня и вовсе разноцветные! Бах! И постройка разлетается под безжалостной детской ладошкой. Заплакать или нет? Нет. Мама же сказала — мужчины не плачут. А я мужчина! Тут в прихожей, там, где рядками выстроились шкафчики для одежды, похожие на теремки, мелькает знакомое пальто.

— Мама плисла! — с радостным криком я вихрем несусь в родные объятья. И тону, тону, тону в уютном безопасном тепле ее рук…

Бум-бум-бум… Что это? Любопытными глазенками выглядываю из-под маминой руки. На маленькой скамеечке, где мы одеваемся и обуваемся, сидит страшный дядька в каких-то цветных лохмотьях и колотит человеческой костью в огромный бубен. Бум-бум-бум… Я откуда-то знаю, что дядьку зовут Мункэ-тэнгри и что ничего плохого он мне не сделает. Но он страшный, и я машу на него рукой:

— Уходи!

Его фигура искажается, расплывается, истончается и исчезает едва заметной дымкой.

Картинка меняется.

Я в первый раз иду в школу. Блестящие черные туфли, темно-синий костюм-тройка с клетчатой жилеткой. Она мне особо нравится. И еще галстук. Самый настоящий! Как у взрослых. В одной руке сжимаю букет белых цветов. Я не знаю, как они называются. Мама говорила, но я не запомнил. Вторая рука, с потной от волнения ладошкой держится за мамину руку. Надежную и успокаивающую. Мне волнительно и страшно. Школа! Это что-то новое, неизведанное, интересное. Сердце готово выпрыгнуть из груди. Если бы не мама, я бы, наверное, малодушно развернулся и убежал домой. Хотя, нет! Не убежал бы. Стыдно! Вон сколько ребят идет вместе с нами. Красивые нарядные девочки с огромными бантами, мальчики в костюмах, как у меня. Они же не боятся. И я не буду!

И вот мы с классом стоим и слушаем директора. В стороне, поодаль от строя учеников родители первоклашек. Нахожу глазами мамочку. Она плачет? Почему? Сегодня же такой важный и чудесный день! И совсем, оказывается, в школе не страшно. Такие же ребята, как в садике. Даже Колька со Светкой из моей группы тут. Стоят рядом со мной. И Виталька с Яриком. Но они в «Б», а мы в «А». Жалко. Было бы здорово, если бы мы все были в одном классе! Ну, что ты плачешь, мамочка? Не плачь, не надо! Играет гимн, в который вдруг вплетается раскатистое: «Бум-бум-бум…» И рядом с директором появляется Мункэ-тэнгри. Старик крутится вокруг учителей, выкрикивая непонятные гортанные фразы. От его фигуры тянет сладковатым запахом дыма и прокисшего молока.

— Уходи! — я снова машу на него рукой, и он, скорчив недовольную рожу, исчезает.

Быстро-быстро мелькают кадры. Учеба, драка после уроков, посиделки с друзьями на нашей скамейке у детской площадки, Маринка. Да, та самая Маринка, которую я забыл и никак не мог вспомнить. Мы, оказывается, целовались. В пятом классе. По-детски, в щечку. Как же это было волнительно. И почему я все забыл⁈ Хотя, знаю почему. Воспоминания, это всегда больно.

Я в первый раз поругался с мамой. Нет, мы скандалили и раньше. Вернее она на меня, бывало, ругалась. За шалости, за несделанные домашние задания, за разбросанные вещи. Я, конечно, огрызался. Не сильно, просто, из чувства противоречия. А тут поругался я. Сильно. До истерики. Из-за телефона. Ну как она не поймет⁈ Мне нужен смартфон, а не это древнее кнопочное непонятно что! У нас в классе уже у всех смартфоны. Один я, как лох! Хлопнув дверью, закрылся у себя в комнате. Сам не заметил, как уснул. А ночью, поднявшись в туалет, увидел на кухне свет. Мама сидела за столом. Красные глаза невидяще застыли на одной точке. Осунувшееся от недосыпа и усталости лицо. Темные круги глазниц. И морщины… Сердце резанула стыдом и болью. Мы просидели, обнявшись, до самого утра, хорошо, что впереди были выходные. А потом, выспавшись, пошли гулять на набережную, как когда-то в детстве. А там, среди парковой зелени опять он: «Бум-бум-бум…» Да и демоны с ним, пусть колотит, если хочет.

Рокот бубна становится громче, сливаясь в пробирающий до самой печенки гул. Зубы шамана скалятся в яростной усмешке. Вокруг него пляшут языки пламени, вместо дыма к небу взлетают искрящиеся кристаллики льда. Выбивающий дыхание ветер то ледяной, как космос, то испепеляющий, как плазма звезды, заворачиваясь в воронку торнадо, рвет мироздание. В этом вихре мелькают знакомые лица. Старая Карка, мой заместитель Кейл, король Ласко, рабовладелец — хозяин из первого перерождения, отец и сын Угрюмовы, погибшие гвардейцы Бежецких, старый вор — учивший меня ножевому бою, еще один учитель, только музыки. Жанет… Любимая, проносясь мимо, тянет ко мне руки. Я хочу вскочить, бросится к ней, но тело не слушается. Долго провожаю глазами растаявший в жестокой круговерти родной силуэт. И снова лица-лица-лица. Они смотрят на меня. Кто-то с равнодушием, кто-то с ненавистью, кто-то с любовью… И исчезают, унесенные безумным потоком.