— До свидания, господин Аристов, — девочка попыталась встать. Не по чину ей провожать представителя высшей знати валяясь на перине. А лекарь явно был из аристократов, причем старых, имперских. Вышитый на пиджаке серебряными нитками бобер держащий в лапах братину не оставлял в этом никаких сомнений.

— Лежи! — прикрикнул на нее Вячеслав Игоревич и, поняв, что именно смутило ребенка, с улыбкой добавил, — Сейчас перед тобой не боярин, а лекарь. Вот встанешь на ноги и раскланяешься, если тебе так хочется, а нет — так и не надо. Тем более, что-то мне подсказывает, не так долго тебе в простолюдинках ходить, — он хитро улыбнулся, подмигнул Сольвейг и вышел за дверь. Интересно, что он имел в виду? А через несколько минут в комнате появилась сухощавая, прямая как палка женщина неопределенного возраста в длинном темно-зеленом платье с изображением змеи обвивающей посох — знака Трояна, покровителя всех лекарей, целителей и знахарей.

Опытный лекарь, замечательный уход и молодой организм помогли Сольвейг быстро справиться с последствиями плена у бандитов. Осталась лишь накатывающая временами мутная слабость, да еще сны… Тяжелые, вязкие, они словно продирались сквозь возведенную кем-то пелену, чтобы вцепиться в душу. Странный барьер держался. Но Сольвейг все равно было страшно. Она знала, чувствовала, что если защита падет, ей будет очень-очень-очень плохо и больно. А еще она вдруг осознала, кто поставил эту защиту. Тот самый парень! Это он. Он спас ее. Оплатил лечение ей и маме, которую на днях отпустили домой. И хоть мамочка была очень слаба, она уже не умирала, наоборот, с каждым днем, с каждым часом ей становилось все лучше и лучше. Она уже ходила по комнатам, пыталась помогать прислуге, нанятой дядей Кнудом, и все время выпытывала у дочери, кто и за что облагодетельствовал так их семью и что этот неизвестный потребует с них взамен.

— Чтобы ни потребовал, мама, — вспылила Сольвейг, которой надоели эти расспросы, — Я готова на все.

— Как ты можешь так говорить⁈

— Как⁈ Как, мама⁈ — глаза девочки налились слезами, — Что нас ждало там, в трущобах? Тебя смерть, а меня, в лучшем случае, бордель. Хотя, даже он вряд ли, — Сольвейг криво улыбнулась и, в безумном порыве, обняв маму, горько зарыдала. Она не рассказывала матери, что ей пришлось пережить в логове бандитов. И никогда не расскажет. Только за то, что господин Раевский вытащил ее оттуда, она готова позволить ему все, что он только пожелает. Но девочка была абсолютно уверена — ничего такого он не захочет. И это радовало и в то же время огорчало. Ей все время вспоминался яркий прекрасный сон. Его сильные руки и кружение в вихре из лепестков роз под радостные крики людей. — Вот увидишь, он хороший!

— Дочь, люди его зовут Кровавый. Он убийца!

Сольвейг отпрянула от мамы и с недоумением уставилась на неё.

— Никогда, — яростно прошипела она, — Никогда так не говори о нем! Ты ничего не понимаешь! Не знаешь! Да если б могла, я сама их! Вот этими руками! Зубами! — ее речь становилась бессвязной, истеричной, — Рвала! Рвала! Рвала! А ты! Никогда! Никогда! Слышишь⁈ — страшно закричала девочка. Женщина отпрянула, увидев взгляд дочери, полный безумной звериной ярости. В страшно расширившихся зрачках металось всепоглощающее пламя. От ребенка стали расходится волны смертельной жути, от которой хотелось в ужасе бежать. Герта кинулась к дочери, крепко обняв ее.

— Сольвейг, девочка моя, солнышко, родная. Тише, тише, моя хорошая. Я больше не буду. Никогда! — она гладила девочку по голове и с ужасом наблюдала, как в шелковистых русых прядках буквально на глазах появляются редкие серебристые ниточки, — Доченька моя, родная, любимая, что они с тобой сделали⁈

Но Сольвейг уже не могла ответить, она обмякла и забылась тяжелым беспокойным сном, продлившимся почти сутки. Господин Аристов сказал, что такое бывает. Воспоминания, прорвавшись через возведенную ей самой блокаду, нахлынули на ребенка, вызвав рецидив болезни. Это должно было случиться рано или поздно. И хорошо, что все обошлось. Теперь ей необходимы только покой и хорошее питание. Тем и другим семья Фискаре обеспечена в полном объеме.

И действительно, проснувшись, девочка чувствовала себя прекрасно. Оставалась еще небольшая слабость. Но на нее можно не обращать внимания, пройдет. Только вот теперь у Сольвейг появилась навязчивое желание увидеть Раевского. Она не находила себе места, ожидая, когда придет ее спаситель. Она стала задумчивой, молчаливой. Делала домашние дела и садилась у окна, глядя на мощеную красным гранитом дорожку, ведущую к дому. А Федор все не появлялся и не появлялся.

Во время одного из визитов к ним старого Кнуда, девочке удалось выведать у него, что Раевский, в случае крайней нужды велел обращаться к княжнам Бежецким. Разве пропажа ее любимого не крайняя нужда⁈

На следующий день Сольвейг надела свое лучшее платье и отправилась в гости к княжнам. Узнать, где располагается замок рода, не составило большого труда. И вот она стоит перед огромными бородатыми гвардейцами. Ей было страшно. Очень страшно. Кто она, и кто удельные князья⁈ Это богоподобные люди, парящие где-то в небесах. Богато одетый мужчина спросил к кому она пришла и окинул девочку брезгливо-презрительным взглядом. Выслушав ее, он молча удалился. Сольвейг не знала что теперь делать. Ждать, или нет? Хотела спросить у гвардейцев. Но те стояли молча, как истуканы, уставившись перед собой пустыми глазами. Она решила ждать до последнего. Рано или поздно из замка все равно кто-то выйдет.

К удивлению, ожидание надолго не затянулось. Через полчаса вернулся тот самый мужчина и пригласил ее следовать за ним. Сейчас его взгляд не выражал ничего, кроме деловой озабоченности. Он провел ее в роскошную залу, обитую красивой, бежевой с золотом тканью и увешанную картинами. И ушел. Сольвейг не успела толком рассмотреть окружавшую ее обстановку, как услышала за спиной легкие, невесомые шаги. Она обернулась и замерла, пораженная красотой вышедшей к ней девушки. Невысокая, с точеной фигуркой, затянутой в темно-синий брючный костюм, она вопросительно смотрела на Сольвейг огромными голубыми глазами. Девочка замерла в горьком восхищении.

Дура, какая же дура! Посмела мечтать о недостижимом! У Федора вон какие красавицы в знакомых, что ему дела до такой замухрышки, как она! Но, тем не