парней, – скромно сказал Фридман. – По воскресеньям к нам на барбекю всегда приходили Митчем, Ланкастер, Кёртис – всех не перечесть.

Ричард вздохнул. Он по воскресеньям наблюдал, как его мама гладит белье, и угадывал стоимость антиквариата вместе с оценщиками из передачи на «Би-би-си». Фридман убрался прочь, и Ричард вдруг понял, что ему сказали «придерживаться сценария».

«Ах, – подумал Ричард, – ну и что это за сценарий?»

Он тоже глубоко вздохнул и поднялся по ступенькам на наспех подготовленную сцену. Постучав по микрофону, он еще раз представился ожидающим журналистам, и его тут же захлестнула волна холодного безразличия. На всех лицах читалось откровенное «Опять ты?», и хрупкая уверенность Ричарда в себе разлетелась вдребезги у его ног, словно разбитая посуда.

Несколько следующих минут ему казалось, что он довольно неплохо справляется. Недостаточно хорошо для того, чтобы вновь преисполниться уверенности, но достаточно, чтобы прокатило. Ричард приправил трогательную речь банальностями в духе: «чего бы хотел Рид», «истинный профессионал», «некоторое время нездоровилось», «шоу должно продолжаться» и так далее – и постепенно дрейфовал в сторону неутешительного вывода, что «никакой другой кончины Рид и не пожелал бы», как что-то вдалеке вдруг привлекло его внимание.

Со сцены, поверх голов скучающих журналистов, Ричард увидел, что из трейлера Саши вышла Валери. Паспарту при ней не было, а это значило одно: она что-то задумала. Ричард продолжил речь, осторожно вальсируя вокруг темы «сложного человека», как вдруг заметил кое-что еще. Валери крадучись пробралась к правому краю трейлера Саши, а в другом его конце находился невидимый для нее комиссар Лапьер. Он тоже выглядел так, будто что-то замышлял, но, к счастью, еще не засек Валери.

Ричард потерял из виду свою напарницу, когда она свернула за трейлер, а Лапьер комично пробрался вперед. В считаные секунды они поменялись местами, все еще не подозревая о присутствии друг друга.

– Иного бы он и не пожелал, – произнес Ричард, когда Валери, все еще невидимая для комиссара, направилась к трейлеру Сэмюэла в двадцати метрах от них.

– Вы это уже говорили! – воскликнул довольно воинственно настроенный ньюйоркец в первом ряду.

– Что, простите? – Ричард с трудом оторвал взгляд от пантомимы, которая разыгрывалась позади его собственной публики.

– Я сказал, вы это уже говорили! – повторил мужчина. – Мы поняли! Шоу должно продолжаться, но у меня есть вопрос!

И он вдруг всецело завладел пристальным, испуганным вниманием Ричарда.

– Мы не будем отвечать на вопросы, пока не поступят результаты расследования, – произнес он.

Эту фразу он слышал от многих политиков, которые вертелись как ужи на сковородке, и она была первой, пришедшей ему в голову.

– Какого расследования? Я думал, смерть наступила по естественным причинам. – Журналист буквально сочился скептицизмом.

Ричард все еще краем глаза наблюдал, как Валери приближается к трейлеру Сэмюэла. Там она достала из кармана футляр с отмычками и проскользнула внутрь, и комиссар Лапьер проделал то же самое с трейлером Саши.

– Вы хотите сказать, – на этот раз подала голос французская журналистка, не желая уступать напору ньюйоркца, – что месье Тернбулл умер не своей смертью?

– Нет! – Ричард решил уйти в глухое отрицание с нотками притворного возмущения, но журналистка не купилась.

– Что он, возможно, был отравлен, как сам Наполеон! – закончила она с пафосом, будто успешно воскликнула J’accuse![29] в особенно увлекательной партии в настольной игре «Клуэдо».

– Не знал, что Наполеон был отравлен! – честно признался Ричард. – Правда?

– Таковы слухи, – надменно ответила французская журналистка.

С точки зрения Ричарда, для рассуждений о смерти настоящего Наполеона Бонапарта было уже несколько поздновато, но его размышления прервало появление комиссара Лапьера, который вышел из берлоги Саши с невозмутимым Паспарту на руках.

– Это правда, есть подозрения, что Наполеон был отравлен. – Из ниоткуда возникла бледная Аморетт Артур, и Ричард задумался, а не движет ли историками некий инстинкт, который заставляет их чуять исторические неточности в воздухе, как львы чуют кровь. Или это акулы?

– А вы кем будете? – поинтересовался ньюйоркец, словно Аморетт столь незначительна, что у нее, может, даже нет имени.

– Аморетт Артур, – слабым голосом представилась она. – Консультант по истории на съемочной площадке и штатный историк замка Валансе.

– Аморетт Артур! – Французская журналистка щелкнула пальцами. – Вы раньше выступали на телевидении… Как там было?

– Notre pays historique[30], – тихо ответила Аморетт.

– Notre pays historique! Верно. Помнится, вас уволили за проступки насильственного характера.

Что-то внутри Аморетт переломилось.

– Это была самооборона! – завопила она, очевидно привыкшая слышать обвинения.

– Да, да, как скажете, – снова включился в разговор ньюйоркец. – Что там за история с Наполеоном? И вы предполагаете, что Рида Тернбулла тоже отравили?

По толпе журналистов пронесся восторженный ропот, но, что гораздо хуже, Ричард увидел, как комиссар Лапьер медленно направляется к трейлеру Сэмюэла.

– Тело Наполеона было эксгумировано в тысяча восемьсот сороковом году, – начала Аморетт более спокойно, – через девятнадцать лет после его смерти, но благодаря процессу мумификации мышьяком тело практически не разложилось. На основании этого было высказано предположение, что он умер от отравления мышьяком.

Журналисты принялись быстро переговариваться, а Ричарду захотелось оказаться где угодно, но только не на этой сцене. Он задумался, что сделает Лапьер, когда найдет Валери в трейлере Сэмюэла. Наверняка арестует.

– Послушайте, дамочка, – ньюйоркец раздраженно бы сдвинул шляпу на затылок, если бы она на нем была, – вы хотите сказать, что Рид Тернбулл умер от отравления мышьяком, потому что кто-то уверовал, что он на самом деле Наполеон?

– Обои, – последовал загадочный и откровенно несуразный ответ историка, и, пока Ричард сходил с ума от страха за Валери, он заметил, как Бен-Гур Фридман, стоявший сбоку от сцены, попилил пальцем горло в знак того, что Ричарду следует покончить с этим фиаско к чертовой матери, причем быстро.

– Обои?

– Маловероятно, что Наполеон был убит, но его обои были-таки ядовитыми, – Аморетт вдруг заговорила как увлеченная учительница. – В начале девятнадцатого века в состав красок для обоев добавляли мышьяк. А в теплой и влажной комнате, такой, какой была спальня Наполеона в изгнании, от них исходили ядовитые испарения.

– Она что, серьезно? – журналист из Нью-Йорка терял терпение.

– Рид Тернбулл все это знал, – продолжила Аморетт. – Он тщательно исследовал свою роль и сам замок, не только в наполеоновский период, но и во время Второй мировой войны, когда Лувр прятал здесь бесценные артефакты.

Ричард впервые обратил внимание на то, что Аморетт Артур покачивалась, разговаривая, будто играла в шарады и изображала движения гребца. Бедняжка – вероятно, в скорби по Риду – была напряжена и натянута, как банкирские подтяжки.

– Да, но какое это имеет отношение к смерти месье Тернбулла? – Теперь два известных журналиста соревновались, кто первый взорвется от разочарования.

Дверь в трейлер Сэмюэла медленно открылась.

– Думаю, дамы и господа, что на данный момент этого достаточно. – Фридман был сыт пресс-конференцией по горло. – Нам пора возвращаться к