Шрифт:
Закладка:
Она опять была в джинсах и в майке, на этот раз приглушенного серо-лилового цвета. Когда она садилась в машину, я в очередной раз изумился гибкости ее движений. Есть такой тип людей, тело которых, получая указания от мозга, выполняет их с удивительным изяществом.
– Ты занимаешься йогой?
– От тебя и правда ничего не скроешь.
Я ткнул в объявление у нее за спиной. Она улыбнулась, но какой-то механической улыбкой, явно мыслями витая совсем в другом месте.
– Мы к ней?
– Пока нет.
– А куда?
– В полицию.
По дороге я объяснил ей, что она должна сделать. Она не задавала вопросов, просто смотрела в окно. Мы опережали вечерние пробки примерно на полчаса, но шоссе Геа уже наполнялось машинами. Недалеко от въезда в Кфар-Саву нас накрыло сильным дождем, который прекратился так же внезапно, как начался. В полицейском участке Ха-Шарона мне первым делом бросились в глаза признаки пересменки: шагающие по коридорам сотрудники с сумками на плечах, выключенные кондиционеры, тщательно вычищенные пепельницы. Эла спросила у дежурного, на месте ли следователь Авиви. На наше счастье, она еще не ушла. Нас провели к ней в кабинет. Она сидела за столом, рядом – сумка. Это была крепкого сложения женщина лет сорока с небольшим, со взглядом человека, повидавшего всякое. О том, что она родом из Триполи, говорили аристократический ливийский нос и смуглая кожа. Ради такой женщины ни один мужчина не бросит семью, зато муж и дети будут ловить каждое ее слово. При виде Элы ее лицо приобрело обеспокоенное выражение.
– Снова вы? – проговорила она. – Я же вас предупреждала!
Я попросил Элу подождать в коридоре и сел напротив следователя.
– Моя фамилия Ширман, – начал я. – Я пятнадцать лет прослужил в полиции, а теперь работаю частным детективом. Она наняла меня, чтобы я разобрался с ее мужем.
– Полиция сама в состоянии с ним разобраться, – вскинулась она.
Я промолчал, и через минуту она вздохнула:
– Ладно. Но мне совершенно не улыбается назавтра возбуждать против вас дело о нанесении тяжких телесных повреждений.
– Этого не будет, – успокоил я ее.
– Откуда вы знаете?
– Не в его интересах привлекать к себе внимание полиции.
– Так чего вы хотите от меня?
– Копию дела.
– Зачем она вам?
– Хочу показать его подельникам.
– Зачем?
– Рики должна исчезнуть. А я не хочу, чтобы его дружки помогали ему ее искать.
– Вам известно, что у него есть «крыша»?
То есть она знала об этом с самого начала.
– У него больше нет «крыши». Я об этом позаботился.
– Если дело дойдет до суда и его адвокат пронюхает, что я дала вам дело, меня вышвырнут из полиции.
– Не будет никакого суда.
– А если будет?
– Вы на минутку вышли из кабинета, и я его украл.
– Не понимаю, зачем мне это?
Я снова промолчал. Она минуту подумала, потом встала, подошла к сейфу у себя за спиной, достала картонную папку и действительно покинула кабинет. Я огляделся. Рассматривать тут было особенно нечего – приметы жизни, которая когда-то была и моей. Настольная лампа под зеленым пластмассовым колпаком, какие дарят сотрудникам к праздникам; обитый тканью стул, который можно достать, только если у тебя хорошие отношения с хозяйственным отделом; тайваньский аудиоплеер и компьютер, облепленный по краям желтыми стикерами. В общем и целом – смутное ощущение принадлежности к некой общности.
Она вернулась за секунду до того, как меня затопили депрессивные мысли, села и положила передо мной стопку листов, распечатанных на цветном принтере. Сверху лежала фотография Элы, которая не была Элой, с синяком под левым глазом, кожа над веком рассечена, над ссадиной – запекшаяся кровь. Под ней – другая фотография: шея со следами пальцев, как будто кто-то хотел ее задушить; еще одна: блузка задрана до груди, на боку, во всю длину ребер, цепочка черных и фиолетовых отметин.
– Он бил ее рукояткой швабры, – сказала следователь Авиви, и я в первый раз услышал в ее голосе гнев. – Тогда я почти уговорила ее подать заявление, но тут он явился в участок, и ему показали, где находится мой кабинет. Как только она услышала из-за двери его голос, тут же пошла на попятный.
– Спасибо, – поблагодарил я.
– Я делаю это не для вас. Рано или поздно он ее убьет.
– И все-таки спасибо.
– Будьте осторожны. Он здоровый, как лось.
– А я нет?
Она почти улыбнулась. Я собрал со стола листы с фотографиями. В коридоре тронул Элу за голое плечо и пошел к машине. Завел двигатель и направил струю кондиционера прямо себе в горящее лицо. Эла села рядом. Она не сводила с меня глаз.
– Как ты узнала?
– Что?
– Что у нее проблемы.
– Я же тебе объясняла.
– Ты говорила, что у тебя было предчувствие. Но так не бывает.
– Бывает.
– Мозги мне не компостируй. У вас одинаковая стрижка. Муж ее лупит, и ты приходишь именно ко мне.
– Ну и что?
– Каждый, кто обращается ко мне, знает, что я тот самый детектив, которого выкинули из полиции, потому что он избил подозреваемого.
– Я нашла тебя в справочнике! – крикнула она.
– Я упомянут в конце списка, на букву «Ш». Никто не начинает поиски с буквы «Ш».
– Я начала с конца. Там был Тамир-Штайн, потом Шехтер, потом ты.
– Почему же ты не пошла к ним?
– Я ходила. Они мне отказали.
– А я почему не отказал?
– У нас одинаковая ДНК.
– У кого?
– У меня и у нее. У каждого человека своя ДНК. У нас – нет.
– У близнецов одинаковая ДНК?
– Да. С точки зрения природы, мы один человек. Природа нас не различает.
– У животных такое встречается?
– Что?
– Однояйцевые близнецы.
– Нет. Только у человека.
Я протянул Эле фотографии и увидел на ее лице потрясение и боль. Дойдя до снимка со следами от швабры, она рефлекторно сжалась и прикрыла рукой левый бок.
– Я не знала, – сказала она. – Я чувствовала, что ей плохо, но не знала, насколько. Ты мне веришь?
Я ей поверил. Вопреки собственному желанию. Через десять минут я остановил «Вольво» перед домом ее сестры, но двигатель не глушил. Фотографии по-прежнему лежали у нее на коленях, и подбитый глаз смотрел на нас из-под красно-коричневого отека.
– Если хочешь ей помочь, –
