него обернулись, и он сделал вид, что закашлялся.

– Джош, – учительским голосом произнес Кравиц. – Мы знаем, что он был твоим клиентом, но закон есть закон. Ведется следствие, будет суд. Если он упомянет о своей причастности к убийствам, ваша беседа превратится в вещественное доказательство.

– Нет, не превратится, – возразил я. – По закону для содержания человека в одиночном заключении сроком более месяца необходимо судебное постановление.

– Да, и что?

– Что вы скажете судье? Что, ни у кого не спросив, нарушили правила изоляции, о которых сами же просили? Любой адвокат в две минуты даст вашей записи отвод.

Похоже, Клаудио страдал хронической астмой.

– Я могу заставить вас дать показания о содержании беседы, – сказала Барракуда.

– Конечно.

– Если вы солжете на свидетельском месте, это будет считаться воспрепятствованием правосудию.

– Я не собираюсь лгать на свидетельском месте! Наоборот, расскажу все, что знаю.

– Это будут секретные показания.

У меня возникло ощущение, что кашель Клаудио заразен.

– Секретность умерла в тот день, когда изобрели интернет. Мы живем в мире без тайн. Стоит мне рассказать о фальшивых терактах, ровно через семь минут любой ребенок прочтет об этом на пяти разных сайтах.

– Вам безразлична ваша страна?

Она задала этот вопрос очень серьезным тоном. Такие всегда разговаривают серьезным тоном. Наверняка Сталин говорил то же самое каждому товарищу за секунду до того, как пустить ему пулю в затылок.

– С каких пор вы – моя страна?

– Ну хватит! – рассердился Кравиц, но сердился он понарошку. Я не исключал, что их с Барракудой отношения находились на той стадии, когда он искал потайной лаз, чтобы сбежать из кроличьей норы ее спальни. Все романы Кравица протекали бурно, длились недолго и всегда заканчивались тем, что они с женой летели в Прагу, шли на Карлов мост, и там, держа ее за руку, он говорил ей, что она – его единственная любовь.

– Так мне идти или как? – спросил я.

Он сделал вид, что задумался, а затем кивнул. Барракуда скрипела зубами от злости. Долговязый надзиратель, больше не выглядевший таким уж угрюмым, сделал мне знак, и я последовал за ним. На этот раз мы направились не в особое крыло, а в официальную комнату для свиданий, расположенную у самого входа. Это было довольно просторное помещение с окнами из пуленепробиваемого стекла и длинными лампами дневного света в черных решетчатых намордниках. На стенах висели пробковые доски с прикрепленными к ним детскими рисунками – по всей видимости, творчество детей заключенных. Наверное, кто-то решил, что они добавят обстановке уюта, но он ошибся – с ними комната казалась еще более мрачной.

Кляйнман уже ждал меня. Он стоял у окна и смотрел на улицу.

– Видал? Лично я – никогда, – сказал он, когда я к нему приблизился. Окна комнаты свиданий выходили не во внутренний двор, и из них открывался вид на ведущую к тюрьме гравийную дорогу. Сейчас ветер носил по ней целые столбики пыли.

Я ничего не ответил и прошел к столу в центре комнаты. Он еще несколько секунд постоял у окна, а потом присоединился ко мне.

– Я проведу здесь немало лет, – сказал он.

– Насколько я понимаю, да.

– Что с нашим договором?

– С каким договором?

– Ты сказал, что найдешь его.

– Я его нашел.

– Кто он?

– Этого я сказать не могу.

– Почему?

– Потому что ты его убьешь.

– А он не должен умереть?

Законный вопрос, подумал я.

– В девяноста девяти случаях из ста я ответил бы: «Нет, не должен». Но его случай сложнее.

– Это не Авихаиль?

– Нет.

– Ты уверен?

– Что значит – уверен? По всем признакам это не Авихаиль.

– Ты с ним разговаривал?

– Да.

– И что он сказал?

– Он хочет, чтобы я организовал перемирие.

– Я ему не верю. – Он произнес это быстро, как будто давно обдумал подобную вероятность и пришел к определенному выводу.

– Какая разница, веришь ты ему или нет. Ты в тюрьме. Если начнется война, ты проиграешь.

– Он специально тянет время, чтобы лучше подготовиться.

– Вот и ты готовься.

– От меня начнут уходить люди. Перебегать к нему.

– Я сейчас заплачу.

Он снова уставился в окно:

– Все должно пребывать в равновесии. Так это работает в природе. Ты уничтожаешь каких-нибудь белок, а через двадцать лет вымирают все тигры, потому что ты разрушил пищевую цепочку. Равновесие полезно всем. У китайцев есть инь и ян. Тому же посвящена половина книги «Зоар»[11].

– Для меня все это звучит странно.

– Это и для меня звучит странно.

– Что передать Авихаилю?

– Передай, что я согласен на перемирие. Я пошлю к нему человека. Пусть обсудят раздел зон влияния.

Мы дали этим словам немножко повисеть в воздухе и пообсохнуть.

– Человек, который ее убил… – прервал он молчание.

– Да?

– Зачем он это сделал?

– Он хочет, чтобы война между вами продолжалась.

– Но зачем?

– Не будем об этом.

– Так ты передашь Авихаилю?

– Не бесплатно.

Это его успокоило. Мы вернулись на его территорию. Ты – мне, я – тебе.

– Сколько?

– В Кфар-Саве есть один парень, который бьет жену. Мне кажется, его кто-то крышует.

– Что за парень?

– Его зовут Йоэль Меир. Он на паях с двумя партнерами торгует подержанными автомобилями.

– Не знаю такого.

– Ты спрашивал сколько. Это моя цена.

– Йоэль Меир, – тихо повторил он, запоминая имя.

Я сознавал, что только что спустил в унитаз принцип, согласно которому ни в коем случае нельзя смешивать два разных дела в одну кучу. Кляйнман притворился, что размышляет, хотя мы оба понимали, что он только что заключил крайне выгодную сделку.

– Когда ты скажешь Авихаилю?

– Когда смогу убедиться, что «крыши» больше нет.

– О’кей.

– У меня есть еще одно условие.

– Никто не диктует мне условий.

– Называй это как хочешь, но они должны делать то, что я скажу.

– Кто – они?

– Твои люди, твои дети, вся твоя организация. Мне надо, чтобы следующие два дня они делали, что я им скажу, и не задавали лишних вопросов.

– Мои дети?

– Рам пытался убить Авихаиля.

– С ним все в порядке?

– Да. Только рука сломана.

– Какая?

– Левая.

Он закрыл глаза.

– Он ее уже ломал, – не разжимая век, сказал он. – Когда ему было девять лет. Я нес его на руках от парка Ха-Яркон до больницы «Ихилов». Он не плакал. Не хотел плакать в моем присутствии.

Я промолчал – ничего умного не приходило в голову. Он еще немного посмотрел видное ему одному кино из воспоминаний и обратился ко мне:

– Что с полицией?

– Ждут меня на выходе.

– Что ты им скажешь?

– Это мои проблемы. Когда ты поговоришь со своими людьми?

– Они с тобой свяжутся.

Больше