— Неправильная ты женщина, Тронь. Обычно вы любите поговорить, — подкалывает он, и я вспыхиваю.

— Идите к своей правильной!

— Ревнуешь? — с надеждой спрашивает Воронцов.

— Ничего подобного! — фыркаю я.

И я не вру. Разумеется, не вру. Я не чувствую к этому пещерному человеку ничего такого. Просто мне немного неприятно…

Чтобы перевести стрелки, я беру с ключницы распакованную коробку и сую Виктору:

— Вот.

Нахмурившись, он подцепляет пальцем верхний лоскут за бывшую бретельку.

— Не мой фасон, Варя. От тебя подарки я готов брать только натурой…

— Виктор Андреевич, — снова завожусь я, — раз вам не нравится, отдайте той, что мне это прислала!

Воронцов меня доконает!

Виктор снова ворошит обрезки, и брови его сначала приподнимаются, потом сходятся на переносице, а на лице отражается работа мысли.

Чудо какое! А в принятии важных бизнес-решений участвует, наверняка, все тело!

Но очевидно, какой-то пазл у господина Воронцова все-таки сложился, потому что он переводит мрачный взгляд на меня и повелевает:

— Сделай мне кофе. Рассказывать можешь начинать…

И этот, не могу подобрать нужный эпитет, собирается пройти в квартиру прямо в обуви!

— А ну разулся! — рявкаю я, и этим просто привожу товарища в ступор.

Да я и сама в шоке. Не ожидала, что так смогу.

С другой стороны, еще никто не пытался пройти в грязной обуви по моим свежевымытым полам, по которым Тимошка гоняет босиком.

Таращась на меня, как на готовую взорваться бомбу, Виктор снимает свои дорогие итальянские ботинки. Я полгода назад работала в обувном бутике, поэтому на глаз могу определить, сколько они стоят. В жизни бы такие не купила. Они предназначены для людей, которые ездят только на машинах. Наши прекрасные реагенты на дорогах не оставят от этой роскоши ничего.

И тут увидев, что Воронцов надвигает гостевые тапки, я осознаю, что своим приказом как бы дала добро на его гостевание.

Мне становится кисло.

Да еще и Тимошка, досмотрев свои мульты, нарисовывается в коридоре:

— Виктор Андреевич! А мы к вам в гости поедем когда? — сама непосредственность!

— Как только твоя мама разрешит, — не моргнув глазом, подставляет меня Виктор.

С возмущением смотрю на этого наглеца.

— Мам, я себя буду хорошо вести! — тут же начинает торговлю еще один с чайными глазами.

Одна порода. Кошмар.

— Ты сосиску доел? — строго спрашиваю я, и ребенок тут же уносится на кухню.

Я так понимаю, сосисон все еще чахнет на тарелке.

— А можно мне сосиску? — вдруг просит Воронцов. — Тысячу лет не ел.

Господи, на своих стейках совсем одичал. Может, мне его еще пожалеть?

Думаю, Екатерина сварила бы ему килограмм.

— Руки мойте, потом за стол, — ворчу я.

Виктор не теряется, топает в ванную в тапках, которые ему малы. Я слышу, как шумит вода, и закрываю лицо руками.

Как это опять произошло? Что за день? И Воронцов еще со своей сосиской…

Вздохнув, двигаю на пищеблок.

Тимка уже залил несчастный продукт кетчупом так, что его не видно, и тыкает в него вилкой.

Это дурдом, понимаю я, когда Виктор опускается на свободную табуретку, и мне кажется, что кухня у нас не шесть с половиной метров, а только полтора, потому что его колени просто везде.

— Вареную или из микроволновки? — сурово спрашиваю я, не желая при Тимошке выяснять отношения. Дети слишком быстро все схватывают. Приходил к нам в прошлом месяце сантехник, и Тимка, вертевшийся вокруг дядьки, нахватался крепких словечек. А потом воспитательница из садика, помявшись, сказала, что он их употребил. К месту.

— Как ему, — Воронцов показывает на накрошенную сосиску в тарелке Тима.

Ставлю варить.

— Мам, я съел, — детёныш показывает мне горку из кетчупа, которой он прикрыл недоеденное. — Теперь поедем?

— А игрушки ты собрал?

Вжух. И нет ребенка. Сейчас насует все под кровать.

Выкладываю сосиски на тарелку и ставлю перед Виктором. Пододвигаю к нему блюдце с огурцами.

В отличие от Тимошки Воронцов сглатывает нехитрое блюдо в один момент.

— Рассказывай, — требует он опять.

— Я не знаю, что рассказывать, — пожимаю я плечами. — Вчера мне позвонила какая-то женщина, ругалась, оскорбляла, угрожала, что если я с вами буду продолжать общаться, то мне стоит пенять потом на себя. А сегодня я получила эту посылку.

Всколыхнувшиеся неприятные воспоминания заставляют меня ежиться. Я обхватываю себя руками и отворачиваюсь к окну.

— Ты поэтому отказалась от денег? — Виктор возвращается к теме, которую я надеялась больше не поднимать.

— Я отказалась, потому что мне эти деньги не нужны.

— Худо-бедно я могу представить, почему ты их вернула, но должность тут причем? — продолжает допрос Воронцов.

Снова оборачиваюсь к нему:

— Мне от вас нужно только одно. Уберите от меня эту женщину, и сделайте так, чтобы никто из вашего окружения меня не беспокоил. Включая вас.

Отложив вилку, которую до сих пор вертел в руках, Виктор складывает руки на груди:

— Я, разумеется, решу вопрос с Ириной, — говорит он с расстановкой, и мне становится еще более неприятно от того, что я угадала. — А вот насчет меня… Я своих решений не меняю.

— Мы с вами договаривались, что после недели с Тиль, наши контакты прекратятся, — напоминаю я. — Первое слово дороже второго.

Опять смотрит на меня насмешливо.

Да, фраза детская, но и он ведет себя, как капризный ребенок. Подайте мне Барби, и хоть ты тресни.

— Варя, это так не работает.

— А как? Как мне достучаться до вас? — всплескиваю я руками.

— Я не знаю. Честно, мне даже не интересно на эту тему размышлять. Интересно мне, Варя, совсем другое. Чтобы ты лежала подо мной, чтобы волосы твои ведьминские путались в пальцах, а ты стонала…

— Замолчите! — шиплю я, покрываясь красными пятнами. — У вас для этого есть Ирина!

— Ревнуешь все-таки? — ухмыляется Воронцов так, что мне хочется брызнуть ему кетчупом на белоснежный джемпер. — Это другое, Тронь…

— Что? — у меня дар речи пропадает.

А Виктор вдруг резко выбрасывает руку вперед, хватает меня за запястье и дергает на себя, заставляя упасть к нему на колени. Прежде чем я успеваю вырваться их хватки, он прижимается горячими губами к моим. Язык не распускает, а вот руки…

— Думаешь, я не понял, что ты со мной не расслабилась? — бормочет Воронцов мне на ухо, прокладывая дорожку из поцелуев к шее. — Я тебя изучу, я сделаю так, что никто больше нужен не будет…

Обжигающие ладони уже под домашней кофточкой. Одна гладит спину, другая накрывает грудь.

Минутная растерянность обходится мне дорого: соски позорно быстро реагируют на этого мужчину, сердце пускается в сумасшедшую скачку, а в животе растет теплый и тяжелый