— Варя! — ахает она. — Какая красота! Откуда это?

Я в панике. Что ей рассказать? Врать ненавижу, поэтому перчатки я ей просто не показывала.

— Меня пригласили на одно мероприятия, — пряча глаза, тщательно подбираю слова. — И вот предложили надеть…

Мама в таком восторге, что пока допрос не начинает. А ведь некоторые вопросы будут очень неудобными…

— И как? Хорошо село?

— Я не мерила. Не собираюсь туда идти.

Мама переводит внимательный взгляд с платья на меня.

— Ну, идти или нет — дело твое, конечно. Но я требую примерки! — она решительно достает великолепие и подол струится до самого пола. Видя мои колебания, мама настаивает: — Давай, порадуй мое сердце. А то все в джинсах, пуховиках, с дулей…

Ее голос звучит так уверенно, что я поддаюсь.

Уговаривая себя, что оно ведь может мне не подойти. Это все же не шуба…

Сглотнув, я примеряю подарок Воронцова.

Увы, платье садится почти идеально. Разве что бюстгальтер лишний и нужен каблук.

Я на цыпочках иду в прихожую к большому зеркалу.

От собственного отражения перехватывает дыхание. Я почти принцесса.

Тимошка, выбежавший из своей комнаты, застывает и только молча блестит на меня глазами:

— Какая Варя у нас красавица, правда? — хитро спрашивает его мама.

Тимка медленно кивает, но не подходит. Он явно робеет, и я понимаю, что ко мне такой он совсем не привык, я чужая для него, и бросаюсь его обнимать, целую в вихры на макушке.

Засмущавшись от столь явных нежностей, он сбегает к себе, а я снимаю платье и перевоплощаюсь обратно в золушку. Старательно укладывая наряд в коробку, я обнаруживаю, что там на дне опять нижнее белье — крошечные трусики из невесомого кружева, а еще флакон духов.

Уже готовлюсь сморщить нос, ожидая увидеть там пафосный и совершенно мне неподходящий бренд, но это оказывается «Серебряный мускус» от Насамото.

У меня были такие. Я пищала от восторга. Мне мама дарила. Тогда Маша еще была жива.

Но их вроде сняли с производства…

Воронцов действует с размахом.

Это все слишком.

Слишком дорого. Слишком ранит.

Даже жаль, что я не из тех женщин, что умеют принимать дорогие подарки и при этом не чувствовать себя обязанными.

Мамино терпение кончается после ужина.

— И что это за мероприятие? Платье стоит если не целое состояние, то близко к тому? — в глазах ее горит интерес.

Пожимаю плечами:

— Прием у того, за чьей дочерью я присматривала.

Обтекаемые фразы вряд ли обманывают маму, но она не давит, уважая мое право на личную жизнь, но любопытства это не отменяет, и вопросы не иссякают:

— И почему ты не хочешь пойти?

— Мне нечего там делать, да и не умею я вести себя в таком обществе.

Мама хмурится:

— Не замечала, что ты вытираешь руки о скатерть и пьешь чай из рюмки, — не отстает она.

— Мам. Это все… ну не настоящее… — я не знаю, как ей объяснить, не вдаваясь в подробности.

Она разливает чай по чашкам и как-то очень сурово говорит:

— Доча, а что настоящее-то? Когда ты у меня стала такая осторожная, как вахтерша-пенсионерка? Тебе двадцати пяти нет, а вся твоя жизнь только вокруг Тимошки. Но ведь он уже не младенец. Ты же хотела устроить личную жизнь…

— Это вряд ли подходящий вариант, — поджимаю я губы.

— Почему ты так решила?

— Это точно не навсегда.

Мама всплескивает руками:

— А что навсегда? Посмотри на меня. Я вдова. Какие в жизни могут быть гарантии? Ну и что не навсегда, Варя! Зато будет, что вспомнить.

— Как Маше? — вскидываюсь я.

И осекаюсь.

Но мама, тяжело вздохнув, пытается что-то мне донести:

— А что случилось-то? Тимка? Разве плохо вышло? А то, что с Машей произошло… Так это ведь в любой самой полной и счастливой семье может произойти, как это ни больно. Мы потеряли ее точно не из-за неудачного романа.

У меня под кожей будто стая ежей. Мне неприятны почему-то мамины слова. Будто я глупая и не вижу своего счастья.

— Ты думаешь, что надо ухватиться за состоятельного мужчину? — напрямую спрашиваю я.

Уставившись в красновато-коричневый покачивающийся круг чая в чашке, мама тихо говорит:

— Я думаю, Варь, что жизнь очень коротка. Иногда не предсказуемо. Я не толкаю тебя на эту вечеринку. Но ты ведь не только туда не пойдешь. Ты никуда не ходишь. Дом, работа, садик, магазин. Я даже не уверена, что у тебя мужчина был. Даже я, оставшись вдовой с двумя маленькими детьми, не была такой затворницей…

Вот, значит, как.

А я думала, что мама ценит, что я все стараюсь по дому делать, одобряет, что все внимание ребенку, оставшемуся без мамы…

Резко поднимаюсь из-за стола:

— Я подумаю, как разнообразить свою серую никчемную жизнь, — бросаю я и ухожу к себе.

— Варь…

Уже в комнате мне становится стыдно за свой всплеск.

Но вернуться и попросить прощения мне не дает раздавшийся звонок мобильника.

Вот и Воронцов.

Глава 52

Разговаривать с Виктором не хочется совсем. Удивительным образом он каждый раз умудряется настоять на своем.

Но ведь, если я не возьму трубку, с него станется приехать, а это еще опаснее. Он только убедит меня, в чем угодно, но еще и руки распустит…

— Алло, — отвечаю, как можно холоднее.

— Как тебе мой выбор, Варя? — ласково спрашивает Воронцов.

— Абсолютно бессмысленный, — констатирую я.

— Я так не думаю.

— И тем не менее, я свое решение я не изменила, — чеканю я, но когда это Виктора можно было пронять строгим тоном. Всякий раз, когда я к нему прибегаю, у меня возникает ощущение что Воронцов не умиляется ему, не то забавляется им.

— Тогда я сейчас передам трубку Тиль, и ты сама ей скажешь, что не хочешь ее видеть.

— Но ведь это не правда! — у меня даже сердце удар пропускает, потому что я представила, что почувствует маленькая девочка, если ей такое сказать.

— Ну ты же не едешь, а я ей пообещал, — он спокоен и непрошибаем, как скала.

— Как вы можете так поступать? — ахаю я, сраженная коварством Виктора и его манипуляциями.

— Легко, — честно отвечает Воронцов.

— Это возмутительно!

— А что делать? — вздыхает он. — Ты же собираешься от меня прятаться. Варя, будте лучше, если ты поймешь, что это бесполезное занятие.

— Действительно! Как это я могла забыть, что вы, Виктор Андреевич, отказов не принимаете! — злюсь я.

— Именно. Ты уже начинаешь понимать, — игнорируя сарказм в моем голосе, одобрительно произносит Воронцов. — Я рад.

Я