Я даже ответить ему была не в состоянии — хватала ртом воздух, как выброшенная из воды рыба. И мысли путались, растворялись, исчезали… Воспоминания тоже исчезали, словно уходили в землю вместе с преемственной магией, которой я успела запятнать свой дар. Не все, конечно. Что-то оставалось, но в тот момент мне было как-то не до инвентаризации. Мне было плохо. Очень плохо. Кажется, хозяин что-то говорил, но его слова растекались в невнятную, тягучую массу, которая плавала в моей голове раздражающим гулом.

Не знаю, сколько времени это продолжалось, но я чуть не заплакала от радости, когда поняла, что мне становится легче. Обрадовалась возможности свободно дышать и связно думать. Чуть позже вернулся дар речи. Когда меня перестало прижимать к полу, я медленно села, усмиряя приступ головокружения, и вслух произнесла весь запас неприличных слов, которые смогла вспомнить.

— Вымыть бы тебе рот с мылом, да только мыло зря потратишь, — проворчал где-то сбоку сердитый мужской голос, и дымчатая муть перед глазами рассеялась, явив моему взору хозяина и внутреннее убранство его крошечного жилища.

Я почему-то представляла своего предка седобородым стариком в длинной домотканой рубахе, подпоясанной грубой верёвкой, но, как обычно, ошиблась. Это оказался средних лет мужчина богатырского телосложения, а вовсе не старик. Борода на его широком лице действительно присутствовала, но была аккуратно подстриженной и, насколько позволял судить свет одинокой свечи, совершенно рыжей. Клетчатая фланелевая рубашка и потёртые брюки завершали образ сельского жителя, не обременённого тягой к благам цивилизации — его избушка отапливалась печкой, в которой весело потрескивали дрова, а на электропроводку даже намёка не было.

— Верните меня назад! — потребовала я и, наткнувшись на тяжёлый взгляд, уже более вежливо добавила: — Пожалуйста. Там моя дочь и Миша…

— Дочь, Миша… — предок взял меня за шкирку, поставил на ноги и сунул в руки небольшое круглое зеркало в пластиковой оправе. — Полюбуйся на себя. Вот до чего доводят необдуманные поступки.

Я подозрительно покосилась на сердитого и бесцеремонного дядьку, встала лицом к свече и посмотрела в зеркальце. Ужас!

— И почему у меня глаза фиолетовые? — уточнила максимально спокойно, чувствуя, как внутри нарастает волна паники.

— Потому что внутри тебя демон, Айрин, — пояснил предок. — Нет у тебя никакой дочери. И не было никогда.

— Но…

— Что? Ты помнишь, что она была, потому что продолжаешь цепляться за это навязанное воспоминание. Откуда у тебя появилась дочь?

— Я-а-а…

Я не помнила. Просто знала, что она есть, и что она в опасности, но и только. Где она, какая она, почему я за неё так волнуюсь — ничего этого не было. Миша… Его я тоже не помню, но точно люблю. Это наш общий ребёнок. Мы, кажется, были где-то все вместе, а потом что-то случилось, и я оказалась далеко от них, поэтому мне надо было вернуться, чтобы что-то исправить. А этот вредный дядька за моей спиной — мой предок. Дедушка, наверное. Только непонятно, откуда он взялся, потому что все мои бабушки и дедушки вроде бы уже давно умерли. И почему я была уверена, что он должен выглядеть иначе — тоже загадка.

А я кто? Ещё раз посмотрела в зеркало и поняла, что не знаю, кому принадлежит отражение. Это точно не я. Я другая была. И глаза у меня были карие, уж это-то я точно помню. Нахмурилась, оглядела себя со всех сторон… Судя по ощущениям, лёгкая атласная пижамка вроде бы в моём вкусе, но какая-то я уж больно тощая.

— Ничего не было, Айрин, — вздохнул дядька. — У тебя в голове сейчас путаница, но скоро всё встанет на свои места. Надо было забрать тебя раньше, тогда полегче было бы, но уж извини. Старался, как мог.

— Кто вы? — подозрительно сощурилась я и ещё раз посмотрела на отражение своих сияюще-фиолетовых глаз.

— Друг.

— И всё? Просто друг?

— Ты пока ещё не готова слушать, тебе выспаться надо и сил набраться. Отдохнёшь, тогда и поговорим.

— Угу, — неуверенно согласилась я, понимая, что и правда еле стою на ногах.

Он постелил на широкую лавку, стоявшую у стены напротив окна, стёганое одеяло, сунул мне в руки второе такое же, снял с гвоздя фуфайку и свернул её вместо подушки.

— Ложись.

Я послушно улеглась и натянула одеяло до подбородка, осознав при этом, что на таком жёстком ложе спать не привыкла — неудобно же. Очень хотелось, чтобы как-то побыстрее всё встало на свои места, потому что ненормально ведь не понимать, кто ты, и ничего не помнить. В моей памяти ведь много чего есть, но оно всё путается и превращается в неразборчивую кашу или ускользает.

Демон во мне. Как это понять? Одержимость? Наверное, так и есть, потому что по-другому демонов внутри человека не бывает. И дочери у меня не было… Я уверена, что этот суровый, незнакомый дядька мне не врёт. Не знаю, откуда такая уверенность, но… Он мне друг. И он обещал, что всё встанет на свои места. Я ему верю.

Странное ощущение — радоваться тому, что кому-то веришь. Наверное, мне это очень нужно, раз я рада почти до слёз?

— Как вас зовут? — пробормотала едва разборчиво, проваливаясь в объятия сна.

— Меня, Айрин, уже очень давно никуда не зовут, — кажется, в его голосе прозвучала усмешка. И ещё горечь. — Кайден моё имя. Или Дикен — как тебе больше нравится.

Дикен… Я вроде бы уже где-то слышала это имя. «Дикен о тебе позаботится…» Кто мне это сказал? Когда? И почему обо мне надо заботиться? И воспоминание это какое-то едва уловимое, словно оставшийся где-то в подсознании сон, который ты забыл сразу же, как только проснулся.