Не все эти чекисты выжили. Рысенко и Осинин повторили судьбу тех, кого сами приговаривали к высшей мере. Семибратченко, судя по всему, успешно служил и имел награды – за службу на благо родины.

С «врагами народа» в Хабаровске решали вопрос по повсеместно принятой упрощенной процедуре: допросы с пристрастием (то есть избиения, пытки), подписание признательных показаний (если человек не подписывал, нередко забивали насмерть), пародия на суд (судила «тройка» в составе начальника областного или городского управления НКВД, секретаря обкома или горкома партии и прокурора) и расстрел. Всего в пик Большого террора в Хабаровске казнили около 11 тысяч человек.

С расстрелом не затягивали, расстреливали обычно тут же, на Волочаевской, во дворе тюрьмы, где заседала «тройка». Но, скорее всего, Александра Винтера убили в окрестностях Хабаровска.

Он успел написать предсмертное письмо, которое наудачу бросил на землю – возможно, когда вели на расстрел – в отчаянной надежде, что кто-то подберет и отправит родным. За день или даже за несколько часов до казни. Вряд ли это могло произойти во дворе «дома смерти», там подбирать было некому. Значит, за городом.

Письмо нашел путевой обходчик, но сам по какой-то причине не отправил. Завернул в оберточную бумагу, нацарапал перьевой ручкой: «Добрые люди пиридайте записку у Киев ето письмо найдено путевым сторожем и бросьте у ящик». И где-то оставил, по всей видимости, в таком месте, чтобы письмо попалось кому-то на глаза. Так и случилось, мир не без добрых людей. В России всегда находились те, кто старался помочь несчастным, которых гнали на каторгу, в острог, в лагеря или приговаривали к смертной казни.

Последняя весточка дошла до родных. Сохранились и бумажка с безграмотной надписью, и часть конверта с почтовым штемпелем.

Текст письма

Мои самые дорогие, мамочка, папа!

Больше мы никогда не увидимся. В 32 года закончится моя молодая жизнь. Я хочу вас просить, единственные в жизни близкие мне и дорогие люди, верить, что я был честным человеком и погиб невинным. Ты, моя дорогая мамочка, можешь смотреть всем прямо в глаза. Твой сын никогда не был преступником. Я не боюсь расстрела. Мне только страшно, что я Вас больше не увижу. Не увижу никогда! С этим надо примириться. Моя последняя просьба. Воспитайте у Аллочки память обо мне, о человеке, который ее любил и никогда не был преступником.

Я погибаю невинным.

С того света я всегда буду с Вами.

Шура.

Его расстреляли 9 февраля 1938 года. Тело зарыли, с телами других казненных. На окраине города выкопали шесть рвов, туда трупы и сваливали. Позже на этом месте оборудовали Центральное городское кладбище, где производили вторичные захоронения – поверх костей невинно убиенных. Всё же останки многих расстрелянных нашли и в 1990-е годы в память о них установили часовню и мемориальные знаки. Александр Сутурин, собравший материалы о сталинских репрессиях в Хабаровске, писал:

Но ничто – ни массовые расстрелы, ни ссылки в суровые края, не смогли вытравить в людях глубокое уважение к памяти отцов и матерей. Именно дети, внуки невинно убиенных, собрав по копейкам деньги, возвели на центральном кладбище Хабаровска, у места массовых захоронений, памятник-часовню.

Теперь в городе на Амуре есть святое место, где можно преклонить колени перед прахом казненных и зажечь свечу. Здесь, у памятника-часовни, они мысленно дали клятву делать все, чтобы трагедия прошлого никогда не повторилась на нашей обильно политой кровью земле.

Однако находились нелюди, последыши сталинских палачей, вандалы, которые неоднократно оскверняли памятник-часовню.

Мемориальную доску на здании бывшей внутренней тюрьмы так и не установили. Власти посчитали, что она вызывает «негативные эмоции». Сегодня о сталинском терроре лишний раз не вспоминают, эта тема не укладывается в официальный мейнстрим – приукрашивания и возвеличивания советского прошлого. Уже не поощряется установка табличек «последнего адреса», их часто снимают со стен домов.

Нечто подобное происходило в период с середины 1960-х до второй половины 1980-годов, когда после хрущевских разоблачений упоминать о репрессиях было фактически запрещено. Мрачное прошлое мешало испытывать глубокое удовлетворение от радужного настоящего.

Александра Винтера убили через несколько месяцев после того, как страна торжественно отпраздновала 20-летний юбилей Революции. Которую он ждал, в которую верил, за которую сражался. Ему было нелегко свыкнуться с мыслью, что советская власть далека от революционных идеалов, которыми бредило поколение мальчишек, родившихся в начале века. Работа в ЧК тяготила, он пытался найти себе другое применение. Занимался кино, уезжал из СССР, жил в Мексике. Но какие-то иллюзии относительно светлого будущего у него сохранялись. Возможно, до первого ареста. Возможно, до второго. А потом стало не до иллюзий.

«Смерть порой нужна. Смерть проста и понятна» – если помните, так писал он о кончине одного из героев фильма Довженко «Земля». Старый крестьянин Семен не зря прожил свою жизнь, которая подошла к своему логическому завершению. В этом была некая мудрость, сознание бренности бытия и неизбежности ухода человека из этого мира после того, как он выполнил свое предназначение. В середине 1930-х годов эти фразы звучали уже совершенно по-другому. Вряд ли Александр Винтер предполагал, что его собственная жизнь будет оборвана в тот момент, когда, по сути, он только начинал жить, что его смерть тоже будет «проста и понятна», только в ином, страшном смысле.

Ему очень хотелось жить, но надежды на это не было.

IX

Улыбка Будды

После ареста Александр Винтер боялся, что та же участь постигнет всех его родных. Подобное случалось сплошь и рядом. Забирали жен, матерей, отцов, братьев, сестер…

Когда в декабре 1937 года Илья Эренбург вернулся из Испании (оттуда присылал репортажи о гражданской войне), то не узнал Москву – столица застыла в страхе. Первым делом он отправился к главному редактору газеты «Правда» Михаилу Кольцову, который тоже побывал в Испании. Кольцов принял его в своем роскошном кабинете, но потом отвел в ванную комнату, где не было подслушивающих устройств и рассказал «свеженький анекдот», на который Эренбург не знал, как реагировать. Он тогда еще не до конца понимал, что происходит:

Двое москвичей встречаются. Один делится новостью: “Взяли Теруэль”[35]. Другой спрашивает: “А жену?” Михаил Ефимович улыбнулся: “Смешно?” Я ещё ничего не мог понять и мрачно ответил: ”Нет”.

Когда Винтера допрашивали в НКВД, что в первый, что во второй раз, он всячески подчеркивал, что с 1924 года живет один, «вне дома», и никаких родственных связей не поддерживает. Отец, мол, служит в