Я не успел ударить по лампе в воздухе, она приземлилась вертикально прямо на краюшке сцены. Она, закрывшись холстом, ничего не видела. Вот это действительно удача! Прямо в прыжке сокрушительный выверенный удар разбил старую лампу на тысячу осколков. В каждом по-своему отражалось закатное солнце, на глазах рождались миллионы вариаций мимолётных зазеркальных картин. Что-то даже умудрилось закрепиться на холсте.

– А большего нам и не надо! – подвела итог Она, глядя на холст, – я поработаю над этим, подкрашу и покажу её через денек другой. Уже солнце садится. Пойдём к Богдану Алексеевичу. Спасибо тебе. Было правда весело.

– И мне. Нужно будет обязательно повторить, когда рука в норму придёт. Чур подкидывать я буду. Давай помогу с холстом.

Обратно мы уже шли пешком.

– Давно маме звонил? – спросила неожиданно Она.

– Давно. Предлагаешь зайти на почту?

– Можно. А что ты ей скажешь? Ты здесь уже давно, а она за тебя совсем не беспокоится?

– Наверное, беспокоится, просто… Даже не знаю, что ответить. Я же, вроде как, на практике.

– Может, она чувствует, что родила на свет скитальца и продолжает играть свою роль?

– Что?

– Ничего. Это я о своем, – ответила Она, – Ты стал описывать больше деталей в своем дневнике?

– Не то, чтобы слишком. Если честно, то мне это даётся трудно, потому что я как-то всё больше цельно воспринимаю. Но буду дальше стараться.

– Можно будет как-нибудь почитать?

– Не знаю. Наверное, да. Когда всё закончится, и мне можно будет уехать, то могу оставить дневник тебе.

– Нет. Мне будет достаточно пары глав. Кстати, раз Лёника больше нет. Какой он был? Как бы ты его описал?

– Не знаю. Приятный парень, всегда такой весёлый, кроме последнего дня. Тогда он был какой-то сам не свой, говорил как-то по-взрослому.

– И всё?

– Наверное.

Это был самый настоящий квантовонеопределённный Том Сойер, и я горд тем, что повстречал его. Мы были знакомы всего неделю, но почти всё в нем выдавало человека, которого не волнуют принятые общественностью колкие мелочи, вроде того, что ты не можешь нормально на равных общаться с человеком, который старше тебя. Его искренние блестящие карие глаза видели во мне товарища. Вчера не только деревня потеряла своего жителя, но и я потерял младшего брата, которого у меня никогда не было. Во время рыбалки я спросил его:

– Как думаешь, через тридцать лет ты ещё ловить рыбу, а потом выпускать её обратно?

– Не знаю. Думаю, что всё будет, как сейчас. Буду делать, что хочу и буду кем захочу. Сейчас хочу быть рыбаком. Потом сделаю вечернюю зарядку и в червячков пойду на приставке играть. А ты кем хочешь быть? – ответил он.

– Не знаю.

Даже сейчас я не знаю. Наверное, тем, кому никогда не пригодится то, чему нас учили большую часть первого курса. В детстве, когда я читал мифы Древней Греции, то часто завидовал некоторым малоизвестным персонажам. Они приходили на страницы книги, проживали свои маленькие приключения и умирали через шестьдесят лет под грудой старого корабля, который упал на них, пока они загорали на пляже. Может это моя мечта? Умереть под грудой корабля, на котором я когда-то плавал уйму лет назад, прожив наполненную и осмысленную жизнь, которая несёт за собой хоть какую-то мораль? Возможно. Нужно ещё подумать. Пусть солнце утонет в море где-то там за домами. Я непременно вскоре проснусь.

Здание почты в свете ночных фонарей и сумерек выглядело как-то потусторонне, даже относительно такого места. Внутри снова никого не было, но горел тёплый свет, исходящий всего от трёх ламп накаливания. Я подошёл к настенному чёрному телефонному аппарату, снял трубку и набрал номер.

– Привет, мам. Давно не звонил, – тихо в трубку сказал я.

– Да. Даже очень уж давно. Где ты? Долго тебе там ещё? От тебя вообще никаких новостей днями.

– Мы остановились ходим целыми днями и анекдоты собираем. Представляешь, встретил бабушку, которая тигра на лавке ждёт.

– Тигра? Ладно. А что у тебя с телефоном?

– Тут он вообще не ловит. Звоню вот со стационарного.

– Хорошо, мне сейчас бабушка звонит. Постарайся почаще на связь выходить. Если что, буду на этот стационарный набирать.

Обычный семейный диалог, ничего нового. Просто нужно иногда давать знать, что я ещё не лежу где-нибудь мёртвым в канаве. На крыльце почты Она не была обнаружена. Я нашёл её за зданием почты, смотрящей на уже сумеречное небо.

– На что смотришь? – спросил я. – Звёзд же еще нет.

– А про сумеречные звёзды что-нибудь слышал? – ответила Она.

– Не приходилось как-то.

– Я видела одну такую звезду только раз очень давно. Вот пытаюсь разглядеть. Ты уже поговорил? Быстро ты. Пойдём, нас, наверное, уже все ждут.

И действительно все ждали. Только приближаясь к дому Богдана Алексеевича, я почувствовал вкусный запах выпечки. Внутри был слышен небольшой гомон. Богдан Алексеевич, Мария Семёновна, Джотто Иванович, девочка, которая была у Лёника в гостях в тот день, и Никита Соломонович со своей женой, имя которой я так и не запомнил. Они играли в какую-то настольную игру. Похоже, нужно было складывать слова из доступных игрокам букв.

– О-о-о-о-о. Вас-то мы и ждали. Всё уже готово. Садитесь! – радостно сказал Богдан Алексеевич.

Мы сели напротив относительно старого телевизора на коричневый диван между Никитой Соломоновичем и той девочкой. Свет погас, комнату освещал лишь экран, на котором началось какое-то милое арт-хаусное действо.

Сначала на экране довольно продолжительное время было побережье озера. Заросли камышей качались в разные стороны под натиском ветра, трещали сверчки. Потом экран потух и появилась надпись: «Дядя Богдан и тетя Маша». Повеяло воспоминаниями о моих первых попытках снять что-то на телефон, но в этом случае всё было снято на старую ручную камеру. Наверное, на ту самую с откидным боковым экранчиком. У этого ребенка здесь было всё. Всё, кроме дома.

Юный Пазолини вошёл в дом Богдана Алексеевича. Точнее будет сказать, что дверь как бы сама распахнулась перед ним. Затем камера пролетом «облетела» диван и начала перемещаться в сторону открытой двери подвала дома. Саспиенс. Оператор очень томно и медленно спускался по лестнице, делая паузу на каждой лестнице. Внизу покачивалась лампа на проводе. Потом шёл классический для жанра ужасов облёт камерой темного подвала одинокого безлюдного дома. Камера остановилась. Статичный кадр подвала удерживал наше внимание ещё минуты три, а потом… БУ! В тексте мне не передать этот эффект, но мы все подпрыгнули. Неожиданно в статичный трёхминутный кадр влез Богдан Алексеевич, невероятно громко и страшно рыча, его лицо было вымазано чёрным мазутом. В этот момент вскрикнул каждый в комнате. Даже я, проверенный десятками ужастиков вздрогнул, настолько это было, пусть и