Шрифт:
Закладка:
Берег быстро отдалялся, и справа от успевшей стать крохотной фигурки племянника, присевшего рядом с мотоциклом, открылся вид на лодочную станцию на пологом берегу – небольшой деревянный причал, а возле него несколько лодок, и рядом – дощатый домик с наблюдательной вышкой, высоко поднятой на четырех столбах. А в глубине пейзажа, в отдалении от берега начинались городские предместья.
Волны тихо плескали в тугие резиновые бока «Нырка». Аркадий Захарович отложил весла и заглянул за левый борт. Глазами прокол не увидишь, однако откуда-то, от самой поверхности воды, исходило еле слышное шипенье, слегка присвистывающее:
– …тс-с-с-с-с-с-ш-ш-ш-ш-ш-с-ш-ш… ш-ш-ш-с-с-с-с-с-с… с-с-с-с-с…
«Нырок» накренился, шипенье смолкло, а из невидимой дырочки, погрузившейся в воду, побежали пузырьки. «Вот так же и из меня вытекала жизнь, – подумалось Аркадию Захаровичу. – Но теперь, теперь-то что будет?»
Он был смущен и растерян. Ради сестры и только ради нее согласился он на это недостойное, гнусное лечение, и, хотя, казалось бы, ему не в чем себя упрекнуть, он винил себя за распиравшую его изнутри подлую радость: буду, буду жить… Будешь-то будешь, но какой ценой? Так ведь не сам, Катя заставила… Тогда хоть не ликуй так позорно! Но он и радовался, и стыдился, и никак не мог разобраться в своих чувствах.
Осторожно, чтобы не потревожить Жущера, он повернулся всем телом и глянул вперед. Крест был совсем близко – лодочка уже плыла над затопленным погостом.
Аркадий Захарович опять взялся за весла, и тут над водами раздался трубный глас, доносящийся с берега, от спасательной станции. Усиленный динамиками, он вещал размеренно и бесстрастно, словно Левитан, декламирующий сводку Совинформбюро:
– ГРАЖДАНЕ ОТДЫХАЮЩИЕ! ВОДОЕМЫ – ЭТО МЕСТА ПОВЫШЕННОЙ ОПАСНОСТИ, ГДЕ МАЛЕЙШАЯ НЕОСТОРОЖНОСТЬ МОЖЕТ СТОИТЬ ВАМ ЖИЗНИ. В ОДНОМ ТОЛЬКО МИНУВШЕМ ГОДУ В РЕКАХ, ПРУДАХ И ВОДОХРАНИЛИЩАХ РОССИИ УТОНУЛО ШЕСТНАДЦАТЬ ТЫСЯЧ ШЕСТЬСОТ ПЯТЬДЕСЯТ ДВА ЧЕЛОВЕКА…
Станция проводила с населением разъяснительную работу, транслируя на всю округу тексты, начитанные диктором. Механический голос стлался над водоемом, как черный туман:
– ГРАЖДАНЕ ОТДЫХАЮЩИЕ, СТРОГО СОБЛЮДАЙТЕ ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ НА ВОДАХ. ЗАПРЕЩАЕТСЯ ОТПЛЫВАТЬ ОТ БЕРЕГА НА НАДУВНЫХ МАТРАСАХ, АВТОМОБИЛЬНЫХ КАМЕРАХ, РЕЗИНОВЫХ ЛОД…
Голос смолк, забулькали звуки перемотки, взорвался обрывок какой-то песенки, и наступила блаженная тишина. И тут же в освободившееся акустическое пространство, покинутое по-хозяйски нахрапистым громкоговорителем, стали робко протискиваться со всех сторон малоимущие звуки: шорохи, шелесты, плески, дуновения… Последним подоспел прокол в борту «Нырка». Как и другие, он вначале теснился на пределе слышимости, но, обнаружив, что никто не выгоняет, набрался смелости и засвиристел поразборчивее.
Аркадий Захарович прикрыл глаза, вслушиваясь в тихий звук, и вдруг осознал, что прерывистые свист и шипенье отчетливо складываются в слова:
– …С-с-с-слыш-ш-ш-ш-и-ш-ш-ш-шь?.. ты с-слыш-ш-ш-ш-и-ш-ш-ш-ш-шь?..
В ответ в резиновый борт лодки мягко зашлепала волна:
– …Э-то шлюп-ка… шлюп-ка… шлюп-ка…
– Рас-с-с-с-с-спла-ва-лис-с-с-с-с-с-сь с-с-с-здес-с-с-с-с-с-с-с-сь… – неодобрительно пузырясь, просвистел прокол.
– Кто это?.. кто это?.. кто? – вопросила волна.
– Ар-каш-ш-ш-ш-ш-шка-а-а… Кто же е-ш-ш-ш-ш-ще!.. Аркаш-ш-ш-ш-ш-ш-шка…
– Пло-хо… пло-хо… о-о-ох плохо… – вздохнула волна.
Грустное замечание звучало очень знакомо, напоминая о детстве. Так вздыхал сосед, старик Потапыч, которого давным-давно нет на свете. И слова, и интонации те же самые, точь-в-точь…
– С-с-стервец, – просвиристел прокол. – С-снова небос-с-сь в с-сос-с-с-седс-ский с-сад за с-слива-а-а-ми…
Ба, да и это, оказывается, старый знакомец. Покойный Савелий Сысоев, в просторечии Сысоич, природный враг всех окрестных мальчишек.
– За сли-ва-ми? Коли бы так! – проплюхал Потапыч. – Ведь навер-ня-ка за костями…
– Иш-ш-шь ты, – прошипел Сысоич и позвал: – Аркаш-ш-шка!
Аркадий Захарович после минувшей ночи не нашел ничего необычного в том, что слышит покойников, однако вступать с ними в беседы не собирался… Только этого не хватало! Он молча работал веслами, но Сысоич не отставал:
– Аркаш-ш-ка, тебя чем крес-с-с-стили?
– Водой его кропили, как всех. Водой. Чем же еще…
– Чего ж он тогда творит? Водой крещен, а с-с-с-с-сам по воде за родительской костью плывет…
Вот противные старикашки! Какими занудами помнил их Аркадий Захарович, такими и остались. Печально, что ни старость, ни смерть не делают человека мудрее или хотя бы терпимее…
А тут еще подул ветерок, наморщил воду и прошептал:
– Вот они, наследнички… Живем – нéлюди, а умрем – не родители.
– Малые детки – малые бедки, вырастут детки – большие бедки, – откликнулась, пролетая, какая-то пичуга.
Призрачные голоса гомонили, перебивая друг друга.
– Аркаша, коли ты за косточками, мои возьми. Не пожалеешь, – звенел женский голосок.
«Небось красавица, судя по голосу… Сирена…» – невольно подумал Аркадий Захарович, но его тут же разубедило развязное кряканье проплывавшей неподалеку утки:
– Аркашенька, не льстись. У нее кости гнилые да желтые. Лучше на мои полюбуйся – белые, крепкие, гладкие. И целую я крепче…
– Мои возьми, мои… Я цену заламывать не стану.
– А я за так отдам…
У Аркадия Захаровича голова пошла кругом.
– Бабы, хватит паренька-то смущать.
– Этого смутишь, – глухо прошлепал Потапыч. – Как же!
– Родительскому праху в покое полежать не дает.
– Небось про отца сто лет не вспоминал. А как чирей вскочил, сразу к бате. Кость, мол, давай, лечиться хочу…
– Я бы с таким в разведку не пошел, – сообщила издали самоходная баржа геройским прокуренным басом с хрипотцой.
– Ты, малый, лучше бы родителям свечку в церкви поставил, чем их этак-то позорить…
Аркадий Захарович с досады чуть не сплюнул за борт. «Любит русский человек обличать да поучать. Уж и в земле, и могила водой залита, и голоса-то своего нет, а по-прежнему учит».
– Да они, наверное, ему вовсе не родители…
– Видать, что так.
– Может, и впрямь… Свой не поплыл бы…
«Как понимать?! – мысленно ахнул Аркадий Захарович. – Обычный треп или покойники впрямь что-то знают про меня и родителей? Может, им оттуда виднее…»
– Что, друг Аркадий? Пасуешь перед референтной группой?
Мужской голос, и почти не призрачный. Зычный, веселый. Да это же Маркони! Учитель физики Макар Ионович, которого в школе вначале прозвали, само собой разумеется, Макаронычем, а когда узнали и полюбили, наделили титулом.
«Откуда он здесь?! Умер-то в Уфе».
– Та-а-а-ак, – протянул Маркони. – В Уфе, говоришь? Значит, мало того что подался в конформисты, так еще и забыл, чему я вас учил об относительности пространства.
«Пространство» Аркадий Захарович пропустил мимо ушей, а на «конформиста» сильно обиделся – по юношеской привычке, которую запустил голос учителя. «Макар Ионович, – мысленно закричал он ломким мальчишеским голосом, – бога побойтесь! Не конформист я! И при чем здесь референтная группа? Это вы старичье покойное так называете?!! Да я их мнение и тогда-то, в молодости, ни в грош не ставил, а уж теперь и подавно. Вся их болтовня…»
– Постой, постой, Аркадий, – сказал Маркони, – ты что, и впрямь считаешь, что это мертвецы с тобой говорят?
«Нет, конечно, – спохватился Аркадий Захарович, возвращаясь в свои лета. – Хотя… вообще-то…»
– Как не мертвецы?! – обиженно закричали отовсюду. – А кто же?
– Ну уж не знаю, – вслух сказал Аркадий Захарович.
И тут откуда-то издали – похоже, с берега, от лодочной станции, – серым спиритическим туманом потянулся над водой еще один зычный глас:
– А НУ ПРЕКРАТИТЬ! ТЫ, МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, БРОСЬ ТУТ У НАС ЭМПИРИОКРИТИЦИЗМ, МАХИЗМ И БОГДАНОВЩИНУ ПРОПОВЕДОВАТЬ…
Покойный Илья Карпович, бывший секретарь райкома партии, Анатольки Злыги папахен… Из-за гроба вещает, а тон такой начальственный, словно и впрямь живее всех живых. Вот что значит старая партийная закалка!
– А ВЫ, ТОВАРИЩИ, ЧЕГО ОРОБЕЛИ? – прорек меж тем Злыга-отец. – ДАЙТЕ ИДЕЙНЫЙ ОТПОР. ПРОУЧИТЕ КАК СЛЕДУЕТ…
Хор на миг притих, и только прокуренный геройский бас прохрипел:
– Будет командовать-то! Здесь все равны.
Однако широкие массы покойников привычно подхватили призыв.
– Проучить – это мы можем. Учить – не лечить!
– Тащи его, Аркашку, сюда.
– А что, мужики, если все вместе потянем, то, пожалуй, и утащим…
– Сдернуть его вниз да очко порвать!
– Зря вы так, коллеги. Я на его месте сам бы от косточки не отказался… Особенно если с мясом… С человечинкой по-киевски, скажем… Ха-ха-ха. Шучу…
В этом гомоне Аркадий Захарович едва различил слабый голос отца:
– Аркадий, сынок, не слушай никого! И не сомневайся…
Значит, родительская могила где-то неподалеку.
– Отец, – прошептал Аркадий Захарович, – прости…
Он достал из нагрудного кармана рубашки коробку спичек и поднял со дна лодки ивовую веточку, которую по пути срезал
