Шрифт:
Закладка:
Когда он проснулся, Жущер сидел у него на груди.
Притворяясь спящим и едва сдерживаясь, чтобы не вскочить и, заорав, попытаться стряхнуть тварь на пол, Аркадий Захарович рассматривал недуг через неплотно зажмуренные веки.
Трудно поверить, но Жущер показался ему одновременно и страшным, и прекрасным. В оголенности его анатомии, в воспаленных тканях, некротических зонах, в сочащихся наружу соках таилась особая, запредельная красота. Одна лишь чистая физиология, вознесенная в ранг судьбы. Одно лишь жадное воспаленное существование и ничего больше. Это была сама природа – бесчувственная и абсолютно безразличная к нему, Аркадий Захаровичу, и, видимо, даже не подозревающая о его существовании…
Однако знала ли, не знала о нем природа, но сам Аркадий Захарович вскоре ощутил обращенный к нему ее естественный зов. Надо было вставать да поскорее. Он стиснул зубы, затаил дыхание и стал медленно приподниматься на локтях. Жущер переступил когтистыми лапами и переполз на левое плечо.
Аркадий Захарович сел на кровати. Жущер неспешно переместился на спину и принялся грызть под левой лопаткой. Потихоньку. Наверное, не совсем еще проснулся…
«Как же теперь с рубахой быть? – подумал Аркадий Захарович. – А впрочем, надевал же я ее прежде, когда его не видел. И ничего вроде… Обходилось».
Он вдруг позабыл, как это делается. То ли надо сначала одну руку продеть в рукав, а уж потом… То ли прежде накинуть рубаху на спину, а затем… Как ни исхитряйся, Жущера заденешь непременно… А зов природы усиливался, и из двух зол – обеспокоить недуг или опорожниться прямо на пол – Аркадий Захарович выбрал наименьшее. Сам не зная как, он напялил рубаху, штаны и выскочил из спальни.
Недуг отнесся к его потребностям с пониманием и не особенно озлился. Когда Аркадий Захарович, облегченный и умытый, вошел на кухню, Жущер лишь слегка покусывал его то тут, то там… Вероятно, лишь затем, чтобы о нем не забывали.
Сестра по-прежнему дулась. Зато племянник Аркашка радостно воскликнул:
– Здоров, дядь Аркаш.
«Глупое какое приветствие», – подумал Аркадий Захарович, однако вслух сказал:
– Здоров, тезка, – и потянулся к сестре. Поцеловать.
Катерина отстранилась.
Аркадий Захарович как ни в чем не бывало сел к столу (благо на кухне стояли не стулья, а табуретки без спинок), принял тарелку с едой и сразу же стал налаживать дипломатические отношения. Начал он с нейтральной темы.
– Шел я вчера, Катенька, а по всему городу плакаты с Толькиной рожей расклеены, – сообщил он.
– Ну и что? – сухо осведомилась сестра.
– Это же загрязнение окружающей среды… Куда тут у вас смотрит санитарная служба?!
Сестра промолчала.
– Мечтал, хоть здесь-то от вида его поганого отдохну, – продолжал Аркадий Захарович. – Дома я из-за него и телевизор не включаю. Куда ни плюнь, всюду Толька Злыга! С души воротит.
– Он же был твоим лучшим дружком, – язвительно напомнила сестра. – Водой не разлить.
– Толька?! Дружком?!! Никогда!
– Неправда, – сказала сестра. – Вы в одном классе учились, и я помню, как он к нам домой приходил.
– Дядь Аркаш, тот самый Злыга? Олигарх?!! – оживился Аркашка.
– Какой, к бесам, олигарх! Вор он… Плут, демагог и ворюга. Полстраны обокрал, обездолил, и ему мало. Старики по его милости с голоду мрут, а он церковь в Старой Бологе строит… Вот вам, земляки. Не забываю, мол, малую родину. Мало что бандит, так еще и ханжа! И ведь не застрелит его никто, не взорвет, не отравит…
Но племянник не слушал.
– И ты с ним дружил?!
– Ну, дружил не дружил, а так… общались… – хмуро признал Аркадий Захарович. – До тех пор, пока он не стал председателем совета дружины. Тут уж к нему не подступись. Партийный начальник да и только. Весь в папашу своего, секретаря райкома. Яблоко от яблони…
Он осекся. Катя, стоявшая у раковины и перетиравшая полотенцем посуду, швырнула тарелку на пол:
– Какой ты злой, Аркадий! Какой тупой, какой бесчувственный!
И выбежала из кухни.
Оба Аркадия, дядя и племянник, поспешили за ней. Катя у себя в комнате лежала ничком на кровати и горько рыдала.
– Мам, ну ты чего? Все нормально, – сказал Аркашка, трогая мать за плечо.
– Катя, – сказал Аркадий Захарович, не зная, что еще сказать.
– Ты что, забыл, от чего папа умер? – прорыдала Катерина. – А теперь и у тебя та же самая болезнь… И Миша мой зачах… Ну что, мало тебе, мало? Ты хочешь, чтобы я совсем одна осталась на белом свете?
– Мам, а я? – встрял Аркашка.
Но мать его не слушала.
– Ну что тебе дороже? Принципы твои идиотские или сестра? Обо мне ты подумал хоть на секунду? Нет, ему не до того! Ах, какой он благородный! Кости он бережет… Вот увидишь, спросит у тебя Бог, спросит на том свете: «Берег ты сестру?» Что ты ему ответишь? «Косточки, – мол, – сохранил…» Как тебе не стыдно, Аркадий!
Наслушался за свою жизнь Аркадий Захарович женских рыданий и женских упреков, но тут вдруг проняло его до самых костей.
– Катенька, – сказал он, – Катя, не плачь…
– Я устала, устала хоронить! Ты хоть это понимаешь?
– Ну не плачь. Пойду я на кладбище…
– И Аркашке, раз уж нет отца, так хоть дядя нужен…
– Ты ведь слышала: я сделаю, как ты просишь, – угрюмо сказал Аркадий Захарович.
– Мне самой порой жить не хочется…
– Катя! Я же пообещал, что пойду волхвовать! Ты мне одно только скажи, – Аркадий Захарович нагнулся и прошептал ей на ухо, чтобы не услышал племянник, – не могло ли так случиться, что я у родителей был не кровным ребенком?..
– Чего?
Катерина приподняла голову и сощурила красные, распухшие глаза с таким яростным недоумением, что Аркадий Захарович понял: лучше не продолжать, а там – будь что будет.
– Так, ничего, – промямлил он. – Ничего, Катюша.
– Аркашенька, седлай мотоцикл, – сказала Катерина, садясь и вытирая слезы. – Повезешь дядю Аркадия к реке.
Как и в прошлые свои приезды, вновь не узнал Аркадий Захарович скромную речку Бологу – словно худенькую девочку, расплывшуюся в необъятную дебелую бабищу. Сколько лет назад поставили плотину, но он никак не мог ни привыкнуть, ни смириться – мало того что реку загубили, так еще и затопили старинную часть города, а вместе с ней и старое кладбище, на котором похоронены его с Катей родители.
– А это что торчит? – недовольно осведомился он, неуклюже выбравшись из мотоциклетной люльки и вглядываясь в водный простор.
Вдали над розовой зеркальной водой возвышался непонятный предмет. С берега и не разберешь, что за штуковина… Какой-то шест с перекладинами.
– Крест, – сказал Аркашка. – На старой церкви…
– Отродясь не было там никакого креста.
– В прошлом году Иван Кузякин… сварил и… приладил… прямо в воде, – с натугой проговорил Аркашка, извлекая из коляски «Урала» тяжелый тюк из серой резины.
Он сноровисто раскатал сверток на траве и принялся накачивать надувную лодку мотоциклетным насосом.
– Дядь Аркаш… знаешь… как лодка называется?.. – пыхтел он меж мощными качками. – «Нырок»… Она ведь и впрямь… может нырнуть… Плавать-то… умеешь?..
– В твои годы Бологу переплывал. Ну а сейчас… – Аркадий Захарович поежился, представив, каково это – в воде транспортировать на себе Жущера. Да еще неизвестно, как тот отреагирует на холодное и мокрое.
– Эт хорошо, – буркнул Аркашка. – А то в борту… прокол… Воздух травит… Отец заклеить хотел, да не успел… А я не рыбак…
Аркадий Захарович пожал плечами.
– Да ты не бойся, дядь Аркаш, – сказал Аркашка, бросая насос. – Дырочка махонькая… Часа на полтора… Успеешь?
Аркадий Захарович вновь пожал плечами.
– Тут три отсека, – успокоил Аркашка. – Один спустит, остальные удержат на плаву. Должны удержать…
Он сволок лодку в воду, придержал ее, пока Аркадий Захарович забирался в резиновое суденышко и умащивался на положенной поперек доске.
– Удачи, дядь Аркаш.
«Нырок» легко покачивался на воде. Аркадий Захарович никогда прежде не плавал на таком снаряде, но быстро приспособился, вставил весла в резиновые уши с проушинами и погреб, держа курс на крест. Жущер пристроился поудобнее у него на плечах и затих. Грести не мешал и почти
