– Мамай, я не смогу, – заволновался Уйгур. – В натуре не смогу, не мое это… Нет у меня… этих самых…

– Руководящих качеств, – подсказал Холод.

– Вот их, да… Не, реально, Мамай, – частил Уйгур. – Я не ломаюсь тут, как девочка, просто запорю все дело, не вытяну район… Помогать могу, замещать там, подсказывать… Но рулить – не, избавь, Мамай…

– Мне тоже можешь не предлагать, – сказал Холод. – Я с тобой, Мамай, был всегда и буду, не струшу, крысой не стану. Но на царствие… давай, блин, кого-нибудь другого. Гуляш, Дадай, да хоть этот Окулист хренов – думаешь, не справятся, если помочь?

– Эх, хреновые вы кореша… – заскрипел зубами Мамай. – Нет, Дадай не подойдет, Гуляш, тем более, этот папашка молодой… Не то. Шериф… давай для порядка спрошу? Возьмешь район?

– Возьму, Мамай, – услышал я трескучий, неживой, но в принципе свой голос. Пацаны застыли, повернули ко мне изумленные лица. Даже Мамай словно бы привстал.

– Повтори, Шериф.

– Согласен, Мамай.

Не уверен, что это был осознанный выбор, что решение я принял с холодной головой и нормально бьющимся сердцем. Но в эту минуту я был спокоен и представлял, во что превратится моя дальнейшая жизнь. А еще с горечью понял, что после сказанных слов обратной дороги не будет. Присутствующие, смотревшие недоверчиво, вдруг заулыбались, испуская облегченные вздохи. Чем вызвана столь кричащая перемена в мировоззрении, они не спрашивали – ежу понятно.

– Удивил, Шериф… – По губам Мамая плясала кривая усмешка – по-другому усмехаться он уже не мог. – Скажи-ка, кореш лепший, ты сейчас за базар отвечаешь?

– Отвечаю, Мамай.

– Обратку не включишь?

– Нет.

– Прокомментируешь?

– Неисповедимы пути Господни, Мамай.

– Ладно. – Мамай расслабился. – Считай, что пришили. Пацаны помогут, не загуби наше дело, Шериф…

Хирург, проводивший операцию, курил в глубине коридора у открытого окна. Мы подошли, он покосился в нашу сторону, выбросил окурок в баночку от майонеза.

– Доктор, что с ним? – спросил я, – Давайте как есть.

– Порадовать нечем, молодые люди. Перелом позвоночника с повреждением спинного мозга. Проводить повторную операцию всячески не рекомендуется, пациент может умереть. Да и нет в ней смысла. Что имеем, то имеем. Ладно, хоть жив остался. Перспективы неутешительные, в первые месяцы будет прикован к кровати, в дальнейшем – инвалидное кресло. Верхняя половина туловища, возможно, будет работать – во всяком случае, частично. Но то, что встанет на ноги, – крайне маловероятно. До конца жизни придется принимать специальные препараты – кстати, дорогостоящие. В противном случае потеряет даже ту малую чувствительность, что имеет.

– С деньгами нет проблем, доктор. Спасибо, что сделали все возможное.

– Что же вы творите, пацаны? – не сдержался врач. – Других не жалеете – так хоть бы себя пожалели… Во что превратили город, во что себя превратили, людям покоя не даете… Хотя зачем я это говорю? – Доктор в отчаянии махнул рукой. – Этот город обречен, каким он был, таким и останется, мы все через это прошли…

– Что вы имеете в виду, доктор? – спросил Холодов.

– Сам состоял в подобной группировке, – признался врач. – Новоаракчеевские, пятидесятые годы, может, слышали? Поселок Новое Аракчеево, тогда он даже в городскую черту не входил. Думаете, сейчас все началось? Да еще в тридцатые, сороковые… Бились район на район, двор на двор, подъезд на подъезд, все такие крутые, независимые, что-то доказать хотели себе и окружающим… И что, доказали? Я еще вовремя соскочил, за ум взялся, отучился, специальность получил. А другие? Придите на любое городское кладбище, сотни, тысячи могил, совсем пацаны – шестнадцать, восемнадцать, двадцать лет. А сколько искалеченных – вроде этого вашего… Для чего все это, ради какой высокой цели? Десятки лет, и ничего не меняется. И ладно бы друг дружку убивали и калечили, шут с вами – но ведь невинным достается…

Мы не стали вступать в дискуссию, поблагодарили и ушли. Сказать этому доброму человеку было нечего – он жил в параллельном измерении.

Глава восьмая

На следующий день в том же составе мы прибыли на прощание с Гульнур. Я не мог не прийти. Гроб еще не вынесли из квартиры. Не знаю, каким богам поклонялись ее родители, но прощание проходило по христианским обычаям. До квартиры мы не дошли. Навстречу вышел брат Рашид – ссутулившийся, с побледневшим лицом. Бодрые еще недавно усы безжизненно висели. Я поднялся на площадку, и видимо, выглядел не лучше. Он перекрыл проход в квартиру, смотрел угрюмо, не моргая – одетый в торжественный темный костюм и темную рубашку. Мы пожирали друг друга глазами. Я видел, что он хочет меня ударить, и не стал препятствовать. Хотя вполне мог перехватить руку. Он ударил в скулу – больно, но могло быть больнее. Я отступил, схватился за перила. Заныла челюсть.

– Э-э… – возмутился Уйгур. Я остановил его движением руки. Мы снова смотрели друг другу в глаза.

– Я могу войти? – спросил я. – Мы с Гульнур любили друг друга. Я готов был жизнь за нее отдать. Ее убил мент – и мне плевать, какую лапшу вам вешают на уши.

– Ты не можешь войти, – отрезал Рашид. – И не гадь людям в душу в такой день. Если бы ты не появился в ее жизни, она была бы жива.

Он ушел в квартиру и захлопнул дверь. Товарищи молчали. Рашид был прав. Я не стал ломиться в квартиру, мы спустились вниз, к машине. Вскоре люди потянулись из дома, вынесли гроб. Плакали родители, неподвижно возвышался брат. Подтягивались люди из других подъездов. Прощание было недолгим, гроб с телом загрузили в катафалк, расселись желающие ехать на кладбище. Мы следовали за ними. Я с каменным лицом сидел на заднем сиденье, душа рвалась на куски. Вносить сумятицу в похоронную процедуру я тоже не стал, наблюдал со стороны. Может, и к лучшему, что я не увидел Гульнур мертвой, она навсегда осталась в моей памяти живой. Мы с парнями подошли к могиле, когда все уехали. Я положил цветы на холмик из свежей земли, долго сидел, погруженный в транс. Парни терпеливо ждали. Снова возникла странная мысль: это не по-настоящему, глупый, плохо срежиссированный спектакль. Кончится пьеса, и все вернется на круги своя…

Этим вечером я напился в хлам. Сидел у себя в комнате, не хотел никого видеть, тянул из стопки водку мелкими глотками, заедал краюхой хлеба. Легче не становилось. Навалилась чудовищная муть. Светка ходила по коридору на цыпочках, с кем-то приглушенно говорила по телефону. Вошла мама, обняла, стала шептать на ухо:

– Не надо больше пить, Андрюша, будет только хуже…